Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - стр. 40

Это та стратегия, на которую первоначально пошли историки, осознавшие сотрудничество с советской властью неизбежным, и которая на протяжении шести или семи лет казалась (точнее, при большом желании могла показаться) чем-то вроде осознанной двусторонней сделки – достаточно вспомнить, что в 1927 г. Марр мог позволить себе говорить о «встрече» яфетической теории с марксизмом161, а в 1928 г. даже заявлять о необходимости корректировки гипотезы Энгельса «о возникновении классов в результате разложения родового строя»162. Но в начале 1930‐х гг. такая стратегия быстро начинает осознаваться как недопустимая, по крайней мере для менее влиятельных ученых, чем Марр. Более того, создается впечатление, что Богаевский осознал недостаточность поддержки со стороны Марра и начал искать дополнительную точку опоры – которую обрел в виде Н. И. Бухарина, одного из ведущих теоретиков марксизма в первые полтора десятилетия советской власти.

Как и В. В. Струве, поиски которым корректного с точки зрения марксистской теории определения общественного строя Древнего Востока привели его к необходимости отказаться от «феодальной» версии и провозгласить правильным (и необычным для большинства) ответом рабовладение, так и Богаевский практически в то же самое время приходит к своему главному научному откровению – он осознает, что крито-микенское общество было не феодальным или рабовладельческим, а позднепервобытным, до- или предгосударственным.

В 1933 г. в сборнике в честь 50-летия смерти Маркса под редакцией академиков Деборина и Бухарина выходит его большая статья «Первобытно-коммунистический способ производства на Крите и в Микенах», которая открывает действительно новый этап его творчества. После первой, предварительной отсылки к авторитету Маркса, Энгельса и Ленина, начало статьи посвящается критике и отвержению предшествующей научной традиции, как зарубежной, так и советской (включая и умеренную самокритику163).

Главный пункт этой критики является, нужно признать, оригинальной находкой самого Богаевского, тем самым озарением, которое и позволило ему предложить новую теорию и которое тонко откликается на формирующийся скепсис по отношению к «буржуазным» ученым. Признавая огромный вклад Эванса в дело исследования Крита, советский историк замечает, что в деле обобщения полученного массива данных Эванс и все другие исследователи (зарубежные, а следом и отечественные) пользовались «методом непосредственных впечатлений»164, который, вообще говоря, не доказателен. Крупное здание автоматически ассоциируется с дворцом, которым, конечно, должен владеть царь, – естественно, легендарный Минос. «Эванс не может даже допустить мысли о том, что крупными сооружениями и предметами из драгоценного материала мог пользоваться смертный, который не был царем милостью бога с царским наследником, окруженный пышным двором и опытной бюрократией»