ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами - стр. 83

Вышел минут через десять с набранными продуктами и ведром горячей воды. Зуб погрузил убитую птицу в воду. Щипать их самостоятельно он не собирался. Пришлось повозиться. Зуб терпеливо ждал. Ничего не говорил, а Федину попытку спросить что и как пресек подчеркнутым молчанием. Мол, поговорили уже. Щипай вон и молчи. Закончив, Федя хотел уже было объявить цену – обычную, он не собирался уступать – но Зуб опередил. Сложив продукты в сумку, он оставил на веранде (в руки и позже не давал) сумму вдвое больше требуемой. Видно, сколько дали. Сдачи не предусматривалось. После этого он удалился, бросив через плечо.

– Давай, пока.

Федя ответил:

– До свидания.

Он не знал, что лучше: получать такие деньги или все-таки не видеть подобных людей совсем. За ужином он рассказал семье о посетителе, умолчав о прочих своих наблюдениях. В ночи, когда все улеглись, Федя вышел в Сеть.

В первую очередь он разыскал татуировки, поскольку чувствовал, что именно в них кроется ответ на мучившее его беспокойство. Правда, увиденное не успокоило, а заставило обернуться – спит ли Даня и нет ли не дай бог поблизости детей. Паук был знаком грабежа, а кинжал – умышленного убийства. И то, и другое билось не для красоты и не просто так. За это можно было и ответить. Как выяснилось после недолгих поисков, именно перед такими людьми, как Ильич.

Третий поисковый запрос что-то вроде «ильич опг бандит» дал неутешительный результат. В Скитах скрывался когда-то «Вова Чокнутый», а сейчас – «Ильич» собственной персоной. И если бандитские разборки 90-х воспринимались как миф давно неактуальный, пусть и наполненный убийствами с расчленением трупов и закапыванием живьем, то жизнь банды в нулевых с вырезанием целых семей (пусть большей частью и не доказано) заставила Федю выйти на улицу, чтобы набрать знакомому участковому Палычу. Полицейский жил километрах в пятидесяти, но уж какая разница, главное – проинформировать, а там – что он скажет. Звонить Федя всё же не стал, вдруг вспомнив, что этот, с золотой фиксой, уже был в их краях – в райцентре. Причем видел Федя его дважды. Первый раз он беседовал с начальником районного УВД в сквере напротив администрации. Они еще обнялись, как старые друзья, на прощанье. Немногим позже он увидел Лексус приезжего во дворе епархии… Звонить Палычу? И что?

Федя вернулся в дом, лег, но до утра ворочался, соображая, как обо всем сказать Дане и детям. И стоит ли вообще об этом кому-либо говорить. К решению он так и не пришел.

Меня же в тот вечер, едва стемнело, посетил Ильич, принеся обещанную утром рукопись. Он явился в сопровождении Болта и Власа. Зуба оставили сторожить лагерь. В последующие посещения с Ильичом всегда был Болт. Влас и Зуб менялись, но Болт – никогда. Он был при Ильиче кем-то вроде цепного пса, и внешне, и повадкам походя на животное. Его любовь и преданность хозяину были настолько всепоглощающими, что в день смерти Ильича мне в какой-то момент даже стало жалко его, хотя то, что он вытворял в тот день вряд ли могло вызывать сострадание. В нем было больше от зверя, нежели от человека. Вот и в тот вечер его появление в доме вызвало у меня устойчивое ощущение какой-то неуютности, и я, перебирая листы рукописи, то и дело бросал на него взгляд. Охранник остался у двери. На пятом или шестом взгляде Ильич понял, в чем дело, и приказал Болту выйти за дверь. Видимо, я был не первый, кто чувствовал себя неуютно в его присутствии. У меня был дополнительный, железный повод. Дуло направленного на меня глока я так и не смог забыть.