Дорога на Стамбул. Часть 2 - стр. 8
– Они, что думают, я – помер? Они что, с ума сбрендили 7! Вот это номер!
– Это ничего! Это бывает в журналистике. Не расстраивайтесь. Это значит, вы теперь долго-придолго жить станете!
– Ах, собаки! – закричал Цветков, – а попадет эта бумаженция в руки отцу моему, у него же сердце лопнет. А я жив – здоров.
– Но я же посылала телеграмму вашему батюшке, что у вас все хорошо. А этот журнал вы ему подарите при встрече!
– Чушь какая! – накручивая чуб, растерянно бормотал Цветков. – А изобразили то как! Бородища будто я из монастыря сбежал! И каскетка! Просто пуалю, просто «вив ля импер»…Ай да французы.
– Это румынский журнал.
– Еще не легче. Отродясь я каскетки не нашивал, не положена она казакам, я же не пехота, не артиллерия… Ну, понятно, «казак ля рус», тем более, как они считают, покойник! А на пушку, то на пушку чего я забрался? Я и на карачки то стать не мог! Ой! Простите, вырвалось невольно… Простите…
– Я знала, что вы герой, но я не знала какой ужас вы пережили! – глядя на Цветкова, как на икону, сказала Юленька.
– Юлия Августовна, голубушка моя, – запричитал есаул, – Да, не верьте вы этой статье ни единому слову! Тут все – вранье. «Храбрость русского офицера потрясла даже признанных румынских храбрецов» Ой, держите меня семеро! «Награжден высшей румынской наградой!» Это правда, но, ей Богу, не то смеяться, не то плакать…
– Но вы же первым ворвались в редут …
– Так – дурак! Юлия Августовна, – дурак! Отец узнает – меня нагайкой отхлещет…
– За что нагайкой то?
– А на кой ляд, извините, я – кавалерист, в пешем строю, с пехотой редут брать поперся? Непременно выдерет!
– Вы удивительный человек! Удивительный! – сказала девушка, накрывая его руку своей ладошкой…
И Цветков вдруг понял, что эта та самая минута, которую он ждал и о которой мечтал всю жизнь. И сейчас решается все его будущее и может быть само существование его, Цветкова, на этой планете.
– Юлия Августовна, – прошептал он, вдруг осипшим голосом, – мне кажется, что я не совсем Вам безразличен. Смею ли я, – Цветков попытался встать, но проклятая костяная нога только ерзала по паркету и гипс на ней уже совсем размялся и сыпал белую муку, – смею ли я просить, у Вашей тетушки, руки Вашей…
Юленька потупилась, но руку свою не убрала и только разглаживала нервно белый фартук на колене. Цветков, готов был разрыдаться от нежности, глядя на ее по-детски опущенную голову, сережку в маленьком розовом ухе, завитки волос и вдруг задрожавшие слезинки на опущенных ресницах.
– Да, – еле слышно ответила она.
Цветков накрыл ее руку, похожую на маленькую птицу, своей, как ему показалось громадной жилистой рукой…