Домой - стр. 143
Дойдя до дверей, он вернулся:
– Вы говорите – пока отца не отпустят… а вдруг его… ну.. нет уже?
Арсений Васильевич рассердился:
– Ну вот что ты за человек? Мы о чем говорили? Ты сейчас с такими разговорами и домой пойдешь? К матери с сестрами? А?
– Нет! Я только вас спросил… я дома так не буду. Я понял все, Арсений Васильевич! Я буду стараться, правда!
– Ну вот и хорошо. Будем надеяться, обойдется. Иди домой, сынок, вечером зайду к вам. Или ты зайдешь – как получится. Ну, беги!
Володя кивнул и вышел. Арсений Васильевич заглянул к Нине – она по-прежнему спала в кресле.
– Как город изменился… – грустно заметила Нина.
Володя угрюмо кивнул. За последние две недели он как будто стал старше и серьезнее. Нина понимала – тревога за отца, страх за мать и сестер не дает ему покоя. Она и сама теперь все время боялась – если увели Якова Моисеевича, то ее и отец не от чего не застрахован. Арсений Васильевич утешал ее:
– Ты сравнила! Он инженер, а я кто? Никто. И лавку я отдал – сам, добровольно, вон и бумага имеется, да не одна. И еще мандат достал – что благонадежный, важным человеком подписана, немалых денег стоила.
Но Нина видела, что и ему тревожно.
Арсений Васильевич послал их немного погулять, велев далеко не отходить и, если что, сразу бежать домой.
Они дошли по Можайской до Загородного – к церкви. Володя прислонился к ограде, и Нина посмотрела на него с тревогой – бок у него болит по-прежнему, наверное, но разве он скажет, упрямец… и к врачу не захотел идти, сказал – само пройдет. Она подошла к нему ближе:
– Не холодно тебе?
– Ну что ты все – холодно, холодно! – с раздражением бросил он, – не холодно мне, хорошо все.
Нина не обиделась. Бедный мальчик… Софья Моисеевна совсем сбилась с ног, ходит по тюрьмам, пытается узнать, где муж. Эля сидит с Анютой, Володя совсем неприкаянный. Софья Моисеевна начала менять вещи, Арсений Васильевич предложил было свою помощь, но она отказалась. Она вообще теперь всего боялась.
Володя вздохнул:
– Не сердись на меня.
– Не сержусь.
– Я все время думаю – жив ли папа? – спросил он дрожащим голосом, – ведь если нет…
Нина сжала его руку:
– Володенька, надо надеяться.
– А если нет? – повторил он упрямо.
Помолчав немного, он продолжил:
– Я все время о нем думаю – хочу только хорошее помнить, а не получается. Вчера мама про Оллила сказала, а я сразу вспомнил, как он меня на даче как-то ремнем отстегал – не очень больно, но стыдно, противно… я на всю жизнь запомнил. Это за мячик, помнишь, я тебе писал? Как я его тогда ненавидел, ты бы знала! Мечтал, чтобы он умер, пропал, чтобы не было его нигде. И другое помню – как я маму после обеда не поблагодарил, а он мне за это запретил на елку идти. Как в темной комнате маленького запер, а я темноты тогда боялся. Гулять запрещал… Мне так за эти мысли стыдно сейчас, он мучается там, я его люблю, люблю, понимаешь? Но почему он со мной так? Разве со мной по-другому – нельзя было? И мне… тяжело о нем думать.