Долгий путь в никуда - стр. 22

Меня отпустили, но не развязали. Освободился от ослабших в борьбе пут проволоки я сам. Квадрат, опираясь на поддержку родственника Дениса, вздумал мне предъявить:

– Ты окуел кусаться?

– А вы сами не бибанулись слегка? Яйца мне по-настоящему крутили, зуб даю.

– Только не я! – обиделся Квадрат.

– Да мне по хрену – кто. Разбираться я буду, когда меня толпой зажали.

– Дим, это же игра, а ты всерьёз его цапнул, – взяв на себя роль судьи, покачивая осуждающе головой, упрекнул меня Денис.

– Да, ты чего-то не того, – это Башковитый гавкнул, – я же не кусался.

– Он дымом надышался, ему крышу и сорвало. Так недолго и дураком стать. – Елик ходил по вагончику, рассуждая так, будто меня вовсе и не существовало.

– Хочешь, попробуй сам, – предложил я ему. – Давай ложись, а я тебе яйца оторву на хрен… Не, это не игра уже была.

Моя реплика-предложение занять место жертвы, всех бывших пытателей охладила, ведь они прекрасно знали, что перешли черту, а доказательств моей вины им было не нужно. И так сойдёт. Меня возмутила эта дискриминация в среде равных; я, не думая, дал отчаянный отпор. Меня ещё немного словесно помяли, но обструкции не получилось, моя твёрдая позиция – уверенность в правоте, сработала. К сожалению, таким принципиальным мне удавалось быть лишь тогда, когда всё случалось быстро. Времени на размышления не оставалось, и я не успевал дристануть.

Дальше парни курили, а потом мы все вместе болтали, как ничего не случилось. Конечно, Квадрат затаил на меня обиду. Мне было по хрен: его авторитет имел незначительный вес в компании, пускай бесится. Вскоре совсем стемнело, и сидеть в холодной теплушке без света стало не по кайфу, наболтавшись, мы разошлись по домам. Так и прошёл этот день игры строительного яйцехвата.

Ночью меня стошнило (все виниловые пластинки, стоявшие ровными стопками в ногах кровати, заблевал. Потом долго воняло, чуть ли не до лета) и до утра болела голова. Сиденье в едком дыму душегубки не прошло для меня даром.

Мы, то есть наша дворовая шобла, свято блюли, защищали свою территорию и не пускали на неё чужаков. По существу, это была поза и угроза касалась лишь забредших в наши дебри цементной улицы пацанов младшего или, на крайняк, одного с нами возраста, которые оказывались в меньшинстве. Со старшими разбирались старшие, а мы со взрослыми чужаками встреч избегали, берегли зубы и очки (в смысле мы легко при неправильном поведении, косом взгляде, могли поплатиться унижениями, о которых и думать не хотелось, знаете, всякие попадались, в том числе крайне суровые отморозки-подростки). Зачистка территории от "захватчиков" происходила, когда уж совсем нам было нечего делать. Мы собирались и шатались вокруг, да около нашей улицы.