Доктрина спасения - стр. 18
Разрешают передавать письма (а если и не разрешают, ушлые узники пользуются чем угодно, от ниток, продернутых снаружи камер, до наглых крыс), небольшие посылки, даже книги. Конечно, библиотеки при тюрьмах никто держать не будет, однако те немногие фолианты, что попадают в руки кандальников, затираются до дыр.
У нас все просто – никаких послаблений. Типичные рабские бараки. Хотя… у меня не так много опыта, чтоб судить о «типичности».
Бои на палках хоть как-то приукрашивают сонную обыденность, на все выходки во время них стражники смотрят сквозь пальцы. Главное, чтобы убивать друг друга не начали. Еще мы играем в «солому». Это как в камни, только камней в камере явно нехватка. За исключением тех, из которых сложены стены. Поэтому используем соломинку, разорванную на мелкие куски – кто заберет последнюю из пяти рядов по пять, имея возможность за раз брать от одной до трех, тот и проиграл. Играем на скудную пайку или просто так.
Кроме того, раз в несколько дней нас забирают на работы. Это может быть каменоломня, хлев, или конюшня: работа всегда либо тяжелая, либо грязная, а чаще всего – и то и другое одновременно.
Женщин и мужчин квалиир всегда сорок. Такое число, кажется, было одобрено каким-то королем сто или двести лет назад. Историю Грайрува я изучала хорошо, историю Аргентау – увы. Так вот, если в любой другой стране предпочли бы разделить количество бойцов поровну или примерно поровну, здесь женщин вчетверо меньше. Зрители не слишком жалуют женские бои. Меньше увеселения – меньше прибыли в казну.
Там же, на работах, я и познакомилась с остальными.
Конечно, мужчин и женщин даже на работы вывозят отдельно, дабы избежать беспорядков. Но обитательниц второй камеры я все же увидела воочию.
Сначала столкнулась нос к носу с чернокожей лысой девушкой, которая угрюмо толкала тачку с навозом из узкого прохода хлева. Я туда – она оттуда. Смекнула, что пустую тачку можно откатить без лишних усилий и освободила дорогу, но она даже не глянула на меня, покатив дальше свою поклажу. Хоть бы спасибо сказала, что ли.
Чака, весь день крутившаяся рядом, поймала мой удивленный взгляд и пренебрежительно хмыкнула:
– Эна Галторн вообще ни с кем не разговаривает. А когда разговаривает, из ее вонючей пасти доносятся только угрозы и обещания скорой кончины. За что и прозвана – «Злой Рок».
У рыжей на руке сегодня ржавый крюк, которым она ловко подхватывает ведра с дерьмом. Плечевые ремни не дают протезу упасть, а большего и не надо.
– А ее татуировки? – спросила я, берясь за лопату.
– На черепе, что ли? Так у себя на родине она считалась великой гадалкой.