Дочки, матери, птицы и острова (сборник) - стр. 32
– Ты надолго? – спросила я.
– Нет. Мне надо Ваньке отдать книгу. А этот волосатик, надеюсь, к обеду не останется? Противный дядька. Откуда он тебя знает?
– Мы вместе учились. Только я кончала институт, а он поступил. Он терся возле старшекурсников, а потом вообще исчез. В Израиль.
– Ты любишь убогоньких, – засмеялся сын, – я знаю. Слава богу, что на папу у тебя хватило ума.
– О да! – сказала я. – С ним у меня было полное поражение в правах. Ладно, иди. Я его скоро спроважу.
…Открыв волосатый рот, Фимка громко смеялся.
– Хохма с вами, ребята! – кричал он. – Строитель капитализма и охрана оного. Как все-таки интересно в России. Такого нигде нет. А мальчишке какое уготовано место?
– Думает, – сказала я мрачно. – Какие его годы? Впереди еще одиннадцатый класс.
– Я, собственно, по делу, Аня. Я знаю, Грековы мне рассказали, что ты жила с дочерью Домбровского.
– Я не жила с ней, а снимала у нее угол. О том, кто она, узнала буквально за несколько дней до переезда в общежитие. – Что почти правда, но и не она тоже.
– Неважно, сколько ты знала ее как дочь, главное, ты ее знала и должна мне подробно о ней рассказать.
– Я никому ничего не должна, – сказала я. – Я приходила к ней ночевать в углу. Она мне не была ни подругой, ни родственницей.
– Все, что знаешь… Мне не надо с ходу. Подумай, повспоминай… Что она любила… Как причесывалась… Какие книги читала… Курочка по зернышку клюет и сыта бывает, так и наш брат – сочинитель чужих биографий – подчас начинает с голого места. Ни-че-го! А потом откуда-то возникают детали. Елена Васильевна, моя будущая теща, вспомнила, как она приходила к ним и трогала стены. Я уже чувствую своей рукой, как она, зрячая, методом слепых ищет прошлое, детство. Что осело на подушечках ее пальцев? Какой страх?
Я тоже помнила тот день. День окрашивания волос зубной щеткой.
Уже уходя и переступив порог, Ефим снова спросил:
– А когда ты родила мальчишку?
– Не бойся, – сказала я, – он не твой сын.
– Боюсь, что мой, – ухмыльнувшись, сказал он.
Когда я вернулась, у Николая дергалась щека.
– Какое счастье, что Мишка на него абсолютно не похож, – сказала я.
– Моли Бога, чтоб он скорей уехал. Этот тип – террорист, он после себя ничего не оставляет.
– Жамкнет так жамкнет, – сказала я.
Думала же о другом. О том нелепом аборте, который сделала, когда Мишке было шесть лет. О том, как отговаривал меня Николай. Что бы мне родить ему его ребеночка! Хотя как бы это разрядило ситуацию сейчас? Я бы призналась, что Мишка его сын? После всего, что было?
В общем, ни в чем не повинный, многажды перегнивший в русской земле ученый Домбровский на этот момент стал моим раздражителем. Сын с великой радостью читал о хитроване-подорожнике, который всех переплюнул и нашел самое что ни есть лучшее место для встречи с живой ногой человека, чтобы передать ей и силу, и мысль, что дорогу надо любить, она есть движение, и не столько вперед, влево и вправо, сколько вверх. Не зря же в середине его колосок прямостоящий, в небо глядящий. Пятку резаную листком полечишь, а над колоском мысль родишь высокую, о жизни ли, о любви, о земле своей, которую не грех, на колено встав, поцеловать.