Дочки, матери, птицы и острова (сборник) - стр. 29
Я сразу наткнулась на фразу: «Последняя женщина Анна, с которой я жил накануне отъезда, была горяча и необъятна, как сама Россия». И дальше: «Погружаясь в нее, как в пучину вод, я забывал ее серость и недалекость, ее примитивный язык. Для меня Россия – это Анна. В них хочется нырнуть навеки. Из них хочется бежать и не возвращаться. Ибо здесь всегда рядом с жизнью стоит смерть. В России она сторож и грабитель одновременно. Я обязательно вернусь и найду Анну. Какова ее власть надо мной? Ведь столько лет прошло! Могла и увять ненасытница. Ну, что ж, будет другая. Интересно, какое имя на этот раз будет носить Россия?»
Мне хотелось скупить все книги и сжечь. Но я купила одну. Должна ли я дать ее Николаю? Я еще не знала. Я от него ничего не скрыла. Ни болезни в стенах из ватных одеял. Ни температурного секса, из которого получился наш с Николаем сын.
Но все пошло по тем законам, которые нам неведомы. Ни с того ни с сего в газетах одна за другой появлялись статьи о Домбровском. Нашлись какие-то его бумаги, он исследовал русскую степь. Оказывается, ничего мы про нее не знаем, кроме того что «степь да степь кругом». А молодой Домбровский искал связь характера человека с той травой, по которой он ступал. Домбровский называл это взаимно проникающей зависимостью.
Статьи о Домбровском запоем читал сын. Зная историю с половицей, из-под которой выпрыгнула фотография девочки Эмилии, он знал от нас и о евроремонте в квартире Валюшки, злился, представляя, что из дома могли выкинуть что-то ценное. Он слышал, как один ученый тех лет, ожидая ареста, свое открытие просто наклеил на стену под обои. Он еще не понимал: нынешние русские с мясом сдирают прошлое, потому что оно для них не существует, оно им неинтересно. Боясь упустить завтрашний день, они даже не до корней – глубже – вытаптывают сегодняшний.
Одновременно… Борьба за Думу, как говорил Николай, превратилась в кровавую сечу. И второй муж Валюшки, как мы потом узнали, пролетел, как фанера над Парижем, на первом же этапе.
…Николай прочитал книжку, я и не заметила когда. Ночью он обнял меня и сказал: «От Мишки книжку спрячь. В ней много яда, и не скажу, что неталантливого. Зоркий мужичок».
Я не могла этого вынести. Я кричала и кидалась подушками. Я говорила, что прохиндей и лжец не может использовать дар иначе как во зло. Конечно, мы выбросим книгу. А если сын сам на нее набредет, то все равно ничего не поймет – не поймет связи со мной. Он не знает этого человека, он не слышал о нем. Тем более что Домбровский все больше и больше занимал мальчика.