Дочь таксидермиста - стр. 3
Здесь не место для мертвых.
Из своего укрытия Конни тщетно пытается разглядеть хоть что-нибудь за мужскими плечами и спинами, да еще и за сплошным навесом зонтиков. В голове у нее внезапно вспыхивает погребенное где-то глубоко воспоминание. Черные брюки, туфли… Сердце начинает колотиться о ребра, но вспышка памяти уже угасла.
Кто-то что-то бормочет себе под нос. Сердито и недовольно. Конни раздвигает ветки, чтобы лучше видеть. Сутолока, возня, мужские голоса становятся громче. Звук распахивающейся церковной двери, лязг петель – и мужчины врываются внутрь.
Ищут кого-то? Гонятся за кем-то? Конни не знает, видит только, что кладбище вдруг почти опустело.
Колокола звонят громче, подхватывают собственное эхо, и звон длится дольше. Затем – крик. Кто-то разражается бранью. Взмахи рук во влажном вечернем воздухе. Беспорядочное движение – кто-то или что-то стремглав вылетает из церкви. Конни делает шаг ближе, отчаянно пытаясь разглядеть.
Не духи, не призраки – птицы. Целая туча маленьких птичек, стайка за стайкой – вылетев из своего заточения, они натыкаются на шляпы, врезаются в могилы, в надгробия, отчаянно стремясь на волю.
А колокол все бьет. Десять… одиннадцать…
В суматохе никто не замечает руку в черной перчатке. Никто не видит, как проволока захлестывается на горле и скручивается с безжалостной силой. Дикой, неумолимой. Капли крови – словно красная бархотка на белой коже.
Часы бьют двенадцать. Сквозь треск, свист ветра и неумолкаемый звон колокола крика никто не слышит.
Последняя нестройная нота затухает во мраке. На мгновение воцаряется глубокая, гулкая тишина. Ничего, кроме шума нестихающего дождя и ветра и лихорадочного пульсирования крови у Конни в ушах.
«Кому назначен смертный час…»
Время зависает неподвижно. Никто не двигается, никто не произносит ни слова. Затем – шорох, шарканье ног. Щелчок внутренней двери в церкви – открылась она или закрылась, непонятно.
– Всё, последние, – говорит кто-то. – Все улетели.
Беспокойное шевеление пробегает по толпе снаружи. Людям кажется, что их провели, разыграли, как дурачков. Что они стали жертвами обмана. Конни тоже словно очнулась от какого-то транса.
«Пройдут угрюмо мимо нас…»
Теперь в памяти у нее звучит женский голос – голос, который читал ей эти стихи вслух когда-то, давным-давно. А она записывала слова, чтобы лучше запомнить.
Почти все птицы изувечены или мертвы. Какой-то мужчина подбирает умирающего зяблика с надгробной плиты и бросает тельце в кусты, обрамляющие погост. Люди переговариваются вполголоса. Конни понимает, что им неловко. Никому не хочется признавать, что он обманулся, поверил, будто внезапное полуночное видение – не вырвавшиеся на волю из ловушки птицы, а что-то другое. Им не терпится уйти. Они приподнимают на прощание шляпы и торопливо шагают прочь. Расходятся по двое, по трое.