Дочь дракона - стр. 2
– Если хотите купить…
Я развернулся, прихватывая ладонью тронувшую меня руку, но там, где, помнилось мне, крючковатый нос загибался над узкой прорезью рта, увидел лишь живот, обтянутый дециметрами потрепанной свиной кожи. А чтобы увидеть обрюзгшее лицо с обвисающими мясистыми щеками, мне пришлось приподнять свою тяжелую голову.
– Десять баксов. Почти даром отдам…
Я молча рассматривал парня. Он не только ничем не напоминал Юрку, он вообще мало походил на человека, способного сотворить что-либо, кроме пакости. Выдержав паузу, я кивнул на картину.
– Где?
– Отошел ненадолго. Обещал вернуться часа через три. Ну, будете брать?
– Подожду хозяина.
– Меньше не возьмет, не надейтесь.
Он меня уже раскусил, вычислил и понял, что в моем загашнике не отыщет не только долларов, но даже эквивалента в родных деревянных. Мне говорили, что при передаче из кармана в карман курс колебался около двадцати. Двести целковых – три четверти моего заработка. И все это отдать за кусок слегка подмалеванного холста?.. Память свою я расценивал куда как дороже, только никак не мог прикинуть порядок величины и уяснить: то ли я за нее должен раскошеливаться, то ли мне еще кто-то приплатит с лихвой…
Мне показалось, я кое-что придумал, но не успел приоткрыть рот, как на щеку упала капля, за ней другая. Со стороны Думы, стелясь над крышами, наползала на нас плотная иссиня-черная туча. Парень заметался, укутывая товар полиэтиленовыми накидками. Я тоже заспешил к подъезду. И только потянул на себя тяжелую резную дверь, как вдруг прямо над площадью небо раскололось, ослепив меня, оглушив, и стена воды поднялась за спиной, отгородив и от этого блошиного рынка с деревянными Михаилами и сусальными Николаями, и от слишком памятного мне уродливого Пьеро…
Такой же ливень хлынул на город в столь памятный осенний день. Будничный сентябрьский полдень, с которого и начала мотаться в клубок диковинная история моей жизни. История, что оборвалась через восемь лет коротким и страшным ударом. Все кончилось, почудилось мне тогда. И только теперь, когда невесть откуда объявился пропавший Пьеро, понял я, что ничто в нашем существовании не прекращается, а только замирает на время. Отходит подальше от чужих, любопытствующих глаз, как сторонняя линия в пьесе, прячется за кулисы, тянется незаметно рядом; караулит нас, чтобы потом, выбрав момент, потребовать точного и окончательного расчета.
Долго я шел рядом с участниками этой драмы; где наблюдал, где и сам в эпизодах появлялся на сцене. Потом из партера передвинулся на дальний ярус, но все еще косился в их сторону, потом… Потом перестал и оглядываться. Никого и ничего не осталось мне караулить. Канули люди, и картина канула, и жизнь моя рванула вдруг, повернув под прямым углом. Все разошлись, разбежались налево, направо, вверх, вниз; кто-то остался, да от него уже не дождешься ни единого слова. Никому из нас не прожить дольше положенного, никому не успеть закончить то, ради чего он, собственно, и терпит весь этот ужас и смрад, именуемый даром бесценным, но совершенно случайным. Однако некоторые умудряются забежать далеко, а другие оскальзываются при первом же шаге. Как выбирает нас судьба, почему отмеряет такой отрезок существования? Почему ты выжил, а друзья твои нет? Вопрос, как говорили у нас на экзаменах, – «на засыпку». Но отвечать нужно искренне, хотя даже и себе одному…