До горизонта и обратно - стр. 38

Вошел верховный жрец Джаджаеманх. Он был самый старый из жрецов. Поэтому, когда в три года Хатшепсут осталась без родителей, он постоянно находился с ней, занимаясь ее просвещением и воспитанием. С последним выходило совсем плохо, царица росла разбалованной и капризной.

Своих детей у Джаджаеманха не было, и от врожденной жалости он никогда не наказывал девочку.

– Принеси птицу, предназначенную для приоткрывания завесы над ожидающим нас, – сказала она.

– Воля луноликой – закон, – склонился Джаджаеманх, пятясь к двери.

Воспользовавшись паузой и с трудом отводя взгляд от ее бирюзовых длинных глаз (никому не полагалось по этикету подолгу пялиться на царицу), я проартикулировал:

– Прими, о возвышенная богами среди прочих, скромные подношения от робкого раба твоего: иби, мирру, притирания, нуденб, хесант, нами, уауати и храмовый ладан.

Что такое уауати, например, я и сам не ведал. Но бойко передавал свои баночки и скляночки.

Легкий румянец. Голос ее стал совсем низким.

– Тот из ликов моих, который обращен к Бает, богине Бубаста, улыбается тебе с особой радостью, Джосер. Я положу твои подношения в эбеновую шкатулку, привезенную для меня Хахаперрасенебом из Земли Великой Зелени.

Она напоминала дитя, одаренное долгожданными игрушками. Приоткрыв одну из склянок, Хатшепсут провела по вискам содержащейся под притертой пробкой пахучей пакостью. Потом вынула из волос гребни. Сняла обруч. «Запах ее волос пропитал одеяния мои».

Вошел жрец-чтец с несчастной птицей.

– Жрец Мельхисидек, о лунноликая, поведал мне, недостойному твоему апру, что сегодня именно сей птице должна быть оказана честь.

Ей и была оказана честь, бедной твари, напоминающей куропатку. Царица не соизволила воспользоваться ритуальным обсидиановым ножом. Она попросту, правда, не без усилия, оторвала куропатке голову. Некоторое время я тупо смотрел на окровавленные смуглые пальцы царицы. Потом на ее оживившееся, наполнившееся чем-то темным лицо. На один из ликов, как она выразилась. Или на одну из личин. Потом, повинуясь роли, я ловко распорол брюхо и грудину пташки и принялся таращиться в еще теплое ее тельце. На своем предплечье чувствовал я учащенное дыхание маленькой царицы.

– Что ты там видишь, Джосер? – нетерпеливо спросила она.

Я принялся плести околесицу про расположение сердца и печени пташки, попутно охарактеризовав содержимое зоба и желудка, а также цвет легких, уснащая свою речь многочисленными ноуменами и идиомами.

Пальцы Хатшепсут в ржавых потеках высохшей крови.

«Поделом тебе, идиот, – думал я, бойко отбарабанивая текст про содержимое зоба, – получай свой золотой век во всей красе».