Дневники: 1931–1935 - стр. 53
Немного о жизни. Факты – мы с Роджером любим, когда на нас сыплются факты. Клайв любит только те факты, которые связаны с людьми. Лотти накормила нас изрядным количеством мелких овощей. Мороженое слишком твердое.
Потом мы поднялись наверх и обсуждали, что Франция объединяется против Японии. Л. высказал свои взгляды на войну с Китаем и Японией360. Мы сказали, что война – скучнейшая вещь на свете. «Только не морская», – ответил Дункан. У него был двоюродный брат, адмирал Арбетнот361, который потерял все свои корабли. Якобы это было захватывающе. «Минут десять, не больше», – ответила я. Роджер спросил, не хотим ли мы организовать общество художников, чтобы протестовать против защиты произведений искусства.
Р.: Менинский362 болен и просит у всех денег. Общественного фонда помощи художникам не существует – только писателям.
К. (потирая руки): А как же Уильям Джоуитт363?!
В.: Хорошая шутка – бедняга Уильям уехал в Вест-Индию364. Я рада, что мораль восторжествовала.
Р.: Нет, я считаю, что Кембридж и Оксфорд должны быть вовлечены в политику.
К.: Именно это я и написал ему, когда начался скандал.
В.: Лесли365 это нравилось – ей нравилось наряжаться и бывать при дворе. Именно она заставила его сделать это, названивая по телефону из подвала с тараканами.
Р.: «Земля» – замечательная книга. В ней есть объективность и спокойствие, новый вид красоты, хотя женщину зовут Перл Бак366 и она американка.
К.: Барон Корво367 – хороший писатель. Однажды, когда я был редактором «Athenaeum368», он написал мне, что никак не может избавиться от долгов, и, хотя деньги у него были, ему требовалось их еще больше, чтобы писать. Я ему всецело посочувствовал.
Роджер уехал рано; на свой страх и риск он припарковал машину у почтового ящика и дважды выходил проверить, не угнали ли ее. После рассказов о Джулиане, о военных играх, о любовных похождениях Квентина и прочем мы разошлись. Клайв едет в Рим на два месяца.
4 февраля, четверг.
Сейчас, проходя через стадии смерти Литтона, я пытаюсь доказать одно любопытное утверждение: для нас славы не существует. Мы говорим, что не сможем опубликовать письма Литтона в течение ближайших пятидесяти лет или вообще никогда. Мы не можем писать о нем. У него не было похорон. Я не знаю, где покоится его прах369. Нет больше никаких поминовений, кроме тех, когда мы встречаемся и разговариваем или когда по привычке вспоминаем Литтона в одиночестве, ночью, во время прогулок (но эти состояния мне еще только предстоит пережить, а сейчас я просто не понимаю, что означает смерть Литтона, – других ощущений нет). Вот почему не нужно думать о славе и о том, что скажут люди после моей смерти. Цельности, которую я унаследовала от отца, больше нет.