Дневники: 1897–1909 - стр. 21
разум Вирджинии. Жизнь для нее стала напряженной и опасной, как у мотылька «с фасеточными глазами, с моими все еще нерасплавленными крыльями после вылупления из куколки» [2].
Это противоречие еще больше ослабило ее привязанность к реальности, поскольку она начала понимать, что «сущий мир» и «мир возможный» – совершенно разные вещи. Это осознание тесно связано с ее решимостью стать писательницей. В те ранние годы Вирджиния обнаружила, что с помощью слов может перекинуть мост через пропасть, разделяющую эти миры, находящиеся в постоянном конфликте, и с помощью воображения подчинить их себе. Для нее это означало власть.
В 1939 году в «Зарисовке прошлого» Вирджиния еще раз подчеркнула значение, которое имело для нее писательство, и подкрепила заявление 1908 года – «вскрывать настоящее, скрытое за показухой», – почти дословной формулировкой своей потребности вскрывать «реальное, скрытое за видимостью». «Моменты бытия» она описывает как «удары кувалдой»: «она казались доминирующими, а я – пассивной. Это наводит на мысль, – продолжает она, – что с возрастом у человека появляется все больше возможностей находить разумные объяснения, и эти объяснения притупляют силу ударов кувалдой. Думаю, это правда, потому что, хотя мне по-прежнему свойственно испытывать подобные внезапные потрясения, теперь они всегда желанны… И поэтому я продолжаю считать, что именно способность испытывать потрясения делает меня писательницей. Рискну пояснить, что в моем случае за шоком следует немедленное желание объяснить его. Я чувствую, что получила удар, но это не просто удар врага, скрытого за повседневностью, как я думала в детстве, – это некое откровение, признак чего-то реального, скрытого за видимостью, и я делаю его реальным, облекая в слова. Только облеченное в слова, оно обретает целостность, а целостность означает, что оно утратило способность причинять мне боль; возможно, именно поэтому мне доставляет такое удовольствие соединять разрозненные части воедино. Возможно, это самое сильное из известных мне удовольствий».
С помощью слов Вирджиния умела превращать «ошметки, обрывки и отрывки»13 жизни в целостность и гармонию. Так она обретала власть над «потрясениями», которые раньше делали ее беспомощной жертвой. Именно с помощью слов она научилась привносить связность в существование, которое иначе было противоречивым и раздробленным. И в начале XX века она только начинала понимать, что любое горе можно вынести, если иметь возможность о нем написать.
В 1939 году Вирджиния перечитала ранние дневники и вновь вспомнила о своем горе: