Дневник Луция Констанция Вирида – вольноотпущенника, пережившего страну, богов и людей - стр. 23
Мения оказалась совершенно подавлена смертью супруга, несколько недель я не видел ее вовсе, а когда встретил – не узнал, женщина, пусть и немолодая, но миловидная, превратилась в собственное жутковатое отражение: бледная лицом, с потеками14 под глазами, она бродила по поселению, ровно помешавшаяся. Девочки шли следом, присматривая за матерью, неожиданно она останавливалась, и начинала бить себя в грудь, глухо постанывая. Тогда они приходили на помощь уводили мать в дом. Зимой она сильно заболела, настолько, что больше недели отказывалась есть.
После болезни Мения немного пришла в себя, но и только – днями сидела за пряжей возле окна, превратившись в собственную тень. Хорошо, за ней было, кому присматривать, иначе б и ее потеряли.
Не переменился, кажется, только Клементий. Служить стал чаще, к себе строже относясь. Все ждал со дня на день прохождения колонн гуннских воинов, вот только их ни осенью, ни зимой так и не случилось. В середине декабря пошли сильные снегопады, дороги занесло совершенно, всякая связь с миром прервалась. А когда метели поутихли, пришли морозы, да такие, что Клементий начинал мессы, закутавшись в огромную медвежью шкуру, накинутую поверх нескольких шерстяных рубашек или надетую как готский сагум15.
И только когда пришло время платить по счетам, в самом конце декабря, морозы поутихли, снова пошел легкий снежок. За это время мы потеряли еще двоих – Анастасию, рыбачку, дочь покойного Виомадия, замерзшую у лунки, и ее супруга Альбофледа, гота-ветерана, ушедшего через неделю, перед самым коном лютых холодов. Прежде он служил вместе с Видигойей и, будучи первым среди друзей сотника, тяжело пережил его уход.
После похорон, отложенных до того времени, как лопата снова стала вонзаться в окаменевшую землю, жизнь принялась возвращаться в привычное русло. Ничего не происходило, ни плохого, ни хорошего, и это принесло определенное облегчение. Казалось, страшное известие, ставшее первопричиной всех наших несчастий, потихоньку начало улетучиваться из памяти. Люди ходили друг к другу в гости, как прежде, поздравляя с наступлением нового года.
Странная, у нас, римлян, традиция, платить налоги в канун новогодья. Вот и сейчас, когда пережившие лютые холода горожане накрыли столы и стали устраивать лукулловы пиры или хоть их подобие, почитая оные за обыкновение всех италиков на всякое празднество. Тем более, у христиан закончился пост, они отметили день рождения бога-сына, приходящееся аккурат на возрождение убиенного Сетом Осириса. И только старик курион скупердяйничал, нет, не по обыкновению своему, Евсевий хлебосолен, но из опасений непредвиденных поборов, которые непременно случатся, стоит только мытарям из столицы диоцеза прибыть в нашу глушь. Остальные его не слушали, напротив, приглашали за стол, когда курион пытался напомнить гуляющим о священном долге перед императором и отечеством. Кто-то ругал Евсевия, а кто-то и самого августа, на что курион только морщился. Рассказ Флавия Констанция о падении Рима, задел и свербел в сердце у всякого выслушавшего. Вот и мне было неприятно вернуться к заметкам и соотносить год с этим императором, как верно, писцам времен Нерона или Гелиогабала. Но если тогда август действительно почитался как помазанник божий, как покровитель всего Рима, то сейчас…. Христианство не оставило возможности для государя стать хотя бы подобием высшего существа, разве посмертно, и только в качестве святого, – а это куда ниже даже святого духа. Прежний ореол величия вокруг персоны августа померк, его род свергнут с небес обратно на землю, но как истинный римлянин может относится к пусть и великому, но человеку на престоле? Кажется, только полубог может стать императором в нашей стране, остальным сие неподвластно. А это значит, о государе будут говорить, только поминая дела его – и либо морщиться при имени, либо поносить, как это делают многие, стоит только заговорить о нынешнем августе.