Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991 - стр. 13
В доме был еще один подвал рядом с нашим, там жила польская семья – отец, мать и трое детей – два мальчика старше меня и девочка, мне ровесница, звали ее Витя (Виктория). С ними я и играла. Над нашими подвалами жила хозяйка дома. В ее квартиру, в бельэтаж вела широкая белая лестница, кажется из мрамора. Хозяйка жила одна, у нее была горничная, а во дворе дворник. И было у нее еще две белые собаки – Дик и Фринка. У них был враг – белая лохматая собачонка (шпиц?), которая была у хозяев напротив. Она постоянно прибегала к нашим воротам, и под воротами начиналась драка. Собаки лаяли, визжали, кусали друг друга, пока дворник не разгонял их метлой.
Белая хозяйская лестница не давала мне покоя. У меня уже тогда появилась страсть к рисованию. Я брала дома уголь и утром, когда во дворе еще никого не было, тихонько забиралась на лестницу и разрисовывала ступени. Мне, конечно, попадало в первую очередь от хозяйской горничной Лизы, которой приходилось смывать мои художества. Ну и, конечно, от мамы доставалось.
Во дворе еще был флигель двухэтажный деревянный. На первом этаже жили мать и двое детей, старшая Зоя, ей было, вероятно, лет четырнадцать, так как она была ростом со свою маму, и мальчик Миша, мой ровесник. Отец у них, вероятно, был на фронте. Эта квартира меня очень привлекала. Так, например, мы говорили, что, когда мы были большими, у нас были какие-то особенные игрушки.
Напротив Мишиной квартиры во дворе был сарай, в этом сарае росло дерево, ствол его был в сарае, а крона на крыше, которая была с дырой посредине. Около сарая была скамья, на которой мы вечерами сидели и рассказывали всякие истории.
Помню одно утро. Мама куда-то уходила и принесла целый ворох зеленого гороха с ботвой. Значит, это было лето. Вся ребятня была во дворе. Мы смотрели в небо, там летали самолеты, тогда мы их называли аэропланами. Взрослые говорили, что это немецкие аэропланы. Мы, дети, не испытывали страха. Мы просто ничего не понимали. Вероятно, это был уже 1916 год. В начале этого года, зимой, мама родила девочку, которую назвали Валентиной. Ничего не помню о ее младенчестве.
На моем попечении был Алексей. Он был плаксой, вечно ныл, гулял только со мной и звал меня няней. Мне хотелось во дворе побегать, поиграть в прятки, а он держался за мое платье. Дома он забивался в какой-нибудь угол и ныл неизвестно о чем.
Отец скрывался, вероятно, до Февральской революции 1917 года. Я помню, что, когда к нам приходил кто-нибудь из родственников, я со двора бежала домой предупредить отца, чтобы он прятался в шкаф (в шкафу была двойная задняя стенка). Приходил дядя Митрофан, его брат, и удивлялся, почему я от него бежала, как он только появлялся в воротах. Однажды пришла к нам бабушка, мать отца. Худенькая старушка, в темном платье, в темном платочке. Я почему-то только в это посещение ее и запомнила. Больше я ее не помню, как будто я ее никогда не видела ни до этого посещения, ни после. Она села за стол, видимо, мама накрыла на стол чай или еще что-то, и вдруг к столу вышел отец – в женском платье, на голове платок, чисто выбритый. Я была тут же, конечно, молчала, и мама тут же была (Алексея, видимо, куда-то выпроводили). Бабушка тихонько спросила у мамы, кто это у нее сидит. Мама ответила, что соседка зашла. Отец молчал и только смотрел на бабушку. Меня эта сцена потрясла, я запомнила ее на всю жизнь. Бабушка ушла, так и не узнав своего сына…