Дитя Эльфа и Погремушки - стр. 4
Усталость оказалась сильнее боли, ярче затхлого запаха воды и громче бормочущих звуков вокруг. Так и не вспомнив, где видела таинственный символ, нарисованный моей кровью, разлетевшейся из израненного трубкой для вентиляции легких горла, я провалилась в сон.
***
В больнице пришлось задержаться. Врачи ходили на цыпочках вокруг, толком ничего не объясняя, а молодые медсестрички старательно обходили мою палату стороной. История странного падения с моста действительно завораживала – упав с высоты пятого этажа, я отделалась легким испугом, парой дней в коме и синяками, которые на моей белоснежной коже, не тронутой солнцем, смотрелись особенно пугающе. Если бы не сотрясение, меня, очевидно, отправили бы домой гораздо раньше, но, очевидно, что-то настораживало в черно-белых снимках, снятых с моего уставшего мозга.
Но я ничего не чувствовала. Точнее, ничего необычного. Все так же ломило тело, слезились глаза из-за яркого больничного света, и поэтому Тэд принес первые попавшиеся темные очки, какие нашел в магазинчике недалеко от больницы. Его мучила совесть, или он действительно запал на странную бледнокожую девушку с абсолютно белыми волосами, ресницами и бровями, голубые глаза которой на свету окрашивались в красный.
Я родилась такой. Врожденный альбинизм, МКБ-10, Е70.3. Это звучало бы как приговор для большинства родителей, не желающих возиться с ребенком, быстро обгорающим на солнце, страдающим болезнями глаз и мучимый насмешками детей. Но для отца я стала Светлым Ангелом, снизошедшим к нему по благословению Господнему. И неважно, что, даровав меня, Господь забрал умершую в родах любимую – мою мать. Его вера была слишком сильной, чтобы усомниться в решениях, принятых кем-то более мудрым, чем все человечество вместе взятое.
Мне не повезло разделять такую истовую веру. Получая сполна от ровесников и взрослых, я предпочла бы родиться как все, а не «особенной». Предпочла бы играть со всеми, вместо того чтобы рисовать в одиночестве нетвердой рукой, почти до костяшек затянутой в кофту. Мне приходилось прятаться всю жизнь. От отца, считавшего своим долгом «подготовить меня к высшей миссии» проповедями, которые он вел в деревенской церкви, насчитывающей не более тридцати человек прихожан. От задир в школе, стремящихся ублажить неуемное желание сделать кому-нибудь плохо, только бы самим не испытывать боль. От воспитателей и школьных учителей, многие из которых считали меня источником всех своих проблем. Еще бы, кому захочется следить за чужим чадом, которого нельзя оставить на солнце одного.