Дикий барин (сборник) - стр. 19

И мешок для захоронений из-за спины как бы невзначай вытягиваю. Улыбаюсь с приятностью во взоре. В этой приятности догорает крепость Измаил.

Сосильда на меня внимания давно не обращает, воспитываясь как-то самостоятельно. Зевает. Отходит. А Парменыч начинает скорбеть всем телом и валится на бок, куда-то в кусты он обычно валится.

Мешок мне очень пригождается, короче говоря.

Лошадиные предъявы – это иппические претензии. Профессор зарамсил вглухую и кинул лошадиную предъяву – профессор выдвинул претензии по поводу проблем.

Водили меня вчера в галерею, забитую красотой. Все увешено иппическим жанром. Лошади так, лошади эдак. К концу просмотра храпел и мотал головой в недоуздке. К выходу зарысил так, что еле удержали.

Лошади очень красивые существа. И ужасно умные, конечно.

У меня был мерин по имени Тузик. Когда я к нему подходил, Тузик немедленно надувался. Чтобы не смог я застегнуть на нем ничего и никуда бы на нем не поехал. И, в целом, чтобы свалил я куда-нибудь поскорее.

Если мои нежные (восемь лет мне было) удары в живот помогали Тузику сдуться и я на нем все потребное застегивал и затягивал, Тузик ждал, когда я на него заберусь, и ложился на бок. Ему было интересно: успею я спрыгнуть или нет?

Если и этот веселый фокус не получался, Тузик старался меня укусить в процессе нашей неспешной езды на остров Любви. Или протереть мною стену. Или устроить так: сначала вроде как укусить попробовать, а потом об стену. Или кусты. Или еще что.

Иногда люди удивляются, где я так научился работать кулаками и говорить эдакие слова. Ты же слепой интеллигентный калека, говорят мне люди, ты же так не должен. В эти моменты я вспоминаю Тузика и нашу с ним трогательную дружбу. Помню, в дождь Тузик лег в лужу вместе со мной. Когда его все же подняли, я с трудом перестал орать наивным детским ртом выражения, за которые меня потом уважали свидетели – приовражные бомжи.

Выйдя из галереи, пожалел, что не могу, как Тузик, отстаивать свои интересы и капризы. Не хватает во мне чего-то.

Главная причина моего спешного отъезда на остров вовсе не растрата денег, которые я украл у слепых учителей, когда они несли свои крошечные пособия парализованным докторам. Для меня этот факт – будни.

Раздача котят Глафиры Никаноровны – вот корень моего отъезда.

Как принял роды, сразу понял, что все. Надо бежать и в работорговле не участвовать. Сил нет смотреть на все это дело. Сердце рвется. Что для меня, человека, бросавшего под кинжальный огонь визжащие от ужаса полки, непривычно.

Слова предложенной веселой песенки написаны работорговцем, для работорговцев и во время работоргового рейса. Потом автор благостного сочинения поплавал уже капитаном на работорговом судне, а потом как-то что-то загрустил и подался в духовные лидеры.