Дикарка у варваров. Песнь Пылающих Степей - стр. 49
Все дружно выразили одобрение, а я, глянув на Цэрэна, выступила вперёд.
— Прошу прощения, великий хан. С твоего позволения, хочу спросить Цэрэна об этом оружии, — каган махнул рукой, позволяя, и я повернулась к нукеру. — Насколько метким был прицел из этих "трубок"?
Цэрэна мой вопрос озадачил.
— "Трубки" полыхали огнём, и наши воины падали замертво. Вспышки огня пугали лошадей и людей. Ханьцы пускали свои огненные стрелы с очень близкого расстояния — промахнуться с такого трудно.
— С какого "близкого"? — я направилась к нему. — Скажи, чтобы остановилась, когда подойду к тебе на расстояние полёта огненной стрелы.
— Остановись, — почти сразу проговорил Цэрэн.
— Метра три... может, чуть больше... — пробормотала я. — И сколько раз они пускали "огненные стрелы" из одной трубки?
В только что полных недоумения глазах Цэрэна мелькнул едва заметный огонёк.
— Я не задумывался, пока ты не спросила, принцесса. Один. Они меняли ряды, чтобы выпустить огненные стрелы снова — воины, наступавшие следом, сменяли тех, кто шёл впереди.
— И сколько было рядов?
— Два... или три — всё произошло очень быстро.
Я посмотрела на кагана.
— Если атаковать их пехоту лёгкой конницей, "трубки" не причинят нашим воинам особого вреда. Верхом всадники быстро покроют расстояние, необходимое для действия огненных стрел — ханьцы просто не успеют толком ими воспользоваться, не говоря о том, чтобы, как следует прицелиться. Если предупредить наших воинов об этой особенности...
— Вот что бывает, когда на военный совет допускается женщина, да ещё и чужеземка! — с презрением перебил меня Субэдэй. — Я с самого начала говорил, что эти извергающие огонь палки — лишь детская забава! Но принцесса убеждала всех, насколько они опасны! А теперь, когда Цэрэн подтвердил их смертоносность, она утверждает, что опасаться нечего! Что это — обычная женская глупость, или она намеренно пытается сбить нас с... — договорить он не успел — кулак рассвирепевшего Тургэна обрушился на него, разбив лицо до крови.
Я даже выпала из образа снисходительной невозмутимости, которую напустила на себя при первых же словах упрямого идиота.
— Если ещё раз посмеешь заговорить о моей жене подобным тоном, я вырву твой дерзкий язык! — процедил мой нэхэр. — Неуважение к ней — это неуважение ко мне, а неуважение ко мне — вызов хану ханов и всему каганату! Больше это не останется безнаказанным!
У меня ёкнуло в груди — гордость за моего "ненаглядного"? Быстрый взгляд на свёкра: хан ханов молчал, но на мясистом лице — явное одобрение, в тёмных глазах — та же гордость, от которой только что перехватило дыхание у меня. Боролдай, к которому я начала по-настоящему проникаться уважением, пошёл ещё дальше.