Девять дней начала света - стр. 14
И началась моя новая жизнь! Жизнь, в которой больше не было места гимназии, брендовой одежде, селфи, прихорашиваниям перед зеркалом, первым неуклюжим попыткам накраситься… Зато была целая Вселенная. Та самая, которую раньше я умудрялась не замечать. Это казалось очень странным теперь, когда всё остальное выглядело незначительным и нелепым на фоне открывшихся передо мной масштабов мироздания, его незыблемых законов и неразгаданных тайн, его расстояний, таких непостижимых, что к этому невозможно было привыкнуть, что дыхание перехватывало каждый раз, когда я приникла к окуляру телескопа, что ресницы становились мокрыми от щемящего чувства не то собственной ничтожности, не то, напротив, величия, ведь я тоже являлась частицей всего этого грандиозного великолепия. Бесконечно малой частицей, пылинкой внутри пылинки, песчинкой в пустыне, которая сама была песчинкой, каплей в океане, который сам был каплей, но являлась! Наверное что-то похожее ощущают искренне верующие люди, возносясь молитвами к богу, ощущая его присутствие внутри и вовне. Вот и я, оставаясь наедине с мерцающей бездной небес, чувствовала свою причастность к чему-то неизмеримо большему и бесконечному, чем являлась сама. Необъятный простор открытого космоса стал для меня противоположностью подземной тьмы, противоположностью тяжести и спёртости замкнутого пространства, олицетворением всего того, над чем не властен Великий Червь.
И я была почти счастлива.
Костя горячо одобрил как мой новый телескоп, так и оборудованную под него обсерваторию. Заручившись этим одобрением, я осмелилась просить его о совместных ночных наблюдениях, во время которых мне не хватало учителя рядом. И даже не потому, что надеялась на его помощь с хитростями автоматического наведения, инструкция по которому прилагалась только англоязычная (по-английски я неплохо читала и говорила, но такое обилие технических терминов уже не осиливала) просто очень хотелось разделить с кем-то восторг своих открытий. С кем-то понимающим эти эмоции, потому что отец и Татьяна хоть и согласились по разу вместе со мной посмотреть на звёзды, но сделали это из вежливости, без искреннего интереса.
Костя мне не отказал, но отказал отец. И сделал это в очень категоричной форме, почти грубо. Сухо отчитал за то, что не умею видеть границы между нами – мной и им – и людьми, нас обслуживающими, которых, несомненно, нужно уважать, но никогда не забывать, что у них и у нас разные места в этом мире. И если моему репетитору заплачено за занятия со мной в оговоренные часы, то в другое время, а тем паче по ночам, делать ему рядом со мной совершенно нечего. В защиту отца могу лишь сказать, что сам он действительно всегда держался безупречно вежливо как с нашей домашней обслугой, так и с любым официантом или бортпроводницей вне дома. Не забывал говорить "спасибо" и "пожалуйста", оставлял щедрые чаевые, и даже будучи нетрезв, никогда не самодурил, как некоторые его друзья и партнёры на моей памяти. Но и, выражаясь его же словами, не забывал где их место, не допускал стирания границ между собой и этими людьми. Тот случай, когда он, я, Татьяна, и водитель Муртаза ужинали за одним столом после моего возвращения из медицинского турне, оказался первым и последним. Ни до, ни после этого отец не позволял себе такой слабости.