Девушка-катастрофа, или Двенадцать баллов по шкале Рихтера - стр. 26
– Раз не можешь выставить за дверь пса, – говорю ей, сложив руки на груди, – тогда выметайся вместе с ним.
– Ты нас выгоняешь? – спрашивает она.
– Я выгоняю пса. Решать тебе!
– Отлично. – Лицо у нее делается решительным, даже каким-то пугающим, что ли. Вижу, как она целует дочь в щеку, кладет ее обратно на диван, в эту импровизированную колыбельку из моего банного халата, между прочим, а потом подхватывает пса за поводок и идет к двери.
– Эй, куда ты? – кричу я ей вслед. – Ребенка забери с собой, раз уж надумала оставить меня в покое.
– Ребенка, – произносит она с расстановкой, – ты, насколько я слышала, не выставлял за дверь, только меня и пса. Вот мы и пойдем... Будь здоров.
– Ты, полоумная, – кричу я в крайнем раздражении, – о таком мы не договаривались. Это твой ребенок, вот и забирай его с собой.
Она между тем усаживается на верхнюю ступеньку лестницы, и мохнатый монстр присаживается рядом, глядя на меня осуждающими глазами. Вот же черт, пес да с осуждающими глазами – вот это я явно загнул от усталости... Из-за стресса, связанного с этой девицей, я целую неделю хожу сам не свой, да и долгое воздержание, верно, сказывается.
– Чего ты тут расселась? – спрашиваю я. – Хочешь до белого каления меня довести? Продолжай в том же духе, у тебя это неплохо получается.
В этот момент из соседней квартиры выходит фрау Трёстер, моя давняя, горячая «поклонница», старая су... кашолка, вечно жалующаяся на шум по ночам.
– Держать животных в доме воспрещается правилами, герр Рупперт, – заявляет она без слова приветствия. – Я сообщу в управление при необходимости, так и знайте.
– А не пошла бы ты в... – кидаю я в сторону мерзкой старушонки, и та исчезает за дверь так стремительно, словно ее и не бывало. – Как же вы все меня достали, – шиплю на последнем издыхании, а потом захлопываю дверь, иду на кухню и залпом допиваю початую бутылку водки. Алкоголь расплавленным потоком горячей лавы проходит по пищеводу и оседает в желудке... Что-то похожее на эйфорию заполняет меня ровно на секунду, а потом ребенок на диване начинает недовольно попискивать, и я рычу в голос, словно раненое животное.
За что мне все это?
Чем я так прогневил небеса?
Никогда не делал ничего плохого, разве что жил в свое удовольствие, стараясь не особо обременять себя мыслями о других людях... Но разве же за такое наказывают? Особенно столь изощренным способом.
Писклявый комок продолжает подавать голос.
– Ну чего тебе опять надо? – спрашиваю я, хватаясь за голову. – Я и так скормил тебе целую бутылочку этой молочной бурды, которую твоя мамаша сцеживает из своего вымени. Уймись уже, черт в... – замолкаю, смутившись под детским взглядом. Таким внимательным и открытым… – Блин, ну чего ты ревешь? Хватит уже. – Луплю кулаком по дивану, и девчонка заходится в еще более отчаянном плаче. – Зажимаю уши ладонями, в три больших шага пересекая пространство квартиры, и рывком распахиваю входную дверь.