Девушка из разноцветных яблок - стр. 17
– Теперь возьмем Софью… Разве же Чацкий мог не видеть, что она ему изменяет? Он что, слепой? Или глупый?
По наступившей вдруг мертвой тишине я понял, что сказал что-то не то. Даже Нонна отвернулась и смотрела в окно.
Я осекся. Взглянул на Вокругсмеха. Он смотрел на меня.
Потом словно бы увидел свой испачканный мелом пиджак и отряхнул его.
– Это твой вопрос? – сказал он.
– Да, – ответил я и сел за парту.
– Понимаешь, если рассуждать чисто психологически, то вполне понятно, почему Чацкий не подозревал Софью. Быть может, он излишне прямолинеен, быть может, не красив, даже, может, и не талантлив, и, конечно, о карьере речи нет… – Вокругсмеха задумался на мгновение и продолжил: – Но не замечал он потому, что любил Софью. Когда любишь, то не можешь подумать плохо, понимаешь? И все время уговариваешь себя, что все хорошо. Ты, получается, как слепой.
– И зачем такая любовь? – вдруг сказала Нонна с места. – Вот я бы…
– Нет, нет! – перебил ее Вокругсмеха. – Любовь в данном случае драматическая пружина…
– Ты же любишь и тебя же дурят, – сказал Шведов. И прибавил короткое ругательство.
– Тише, тише! – сказал Вокругсмеха. И вроде бы в наступившей тишине хотел добавить еще что-то, и даже набрал для этого воздуха в грудь, но передумал. И понес опять привычную пургу из учебника…
После уроков я играл в футбол в школьном спортзале до тех пор, пока не начало смеркаться. Надо было идти домой.
Но в коридоре меня окликнул Вокругсмеха:
– Тоже домой не идешь, вольнодумец?
– Иду вот, – хмуро ответил я, опасаясь, что он будет ругать меня за выступление на уроке.
– Мне вот тоже торопиться некуда, – сказал Вокругсмеха. – Иди сюда.
Он стоял у окна, и я подошел к нему.
– Я думаю, ты прав, – сказал он и стал смотреть в окно. Его взгляд блуждал где-то вверху, на крыше второго школьного корпуса. – Ты прав, в нашей литературе слишком много идеологии. И мало человеческих отношений.
Я кивнул, хотя вовсе и не пытался это высказать на уроке.
– Но знаешь, чего еще меньше?
– Чего?
– Смотри. – Он указал на крышу. – Видишь, там скачет ворона.
Я увидел.
– Она скачет туда-сюда. И таскает обертку от мороженого. Зима, холодно, одинокая ворона и обертка. Видишь?
– Вижу.
– Вот этого и не хватает, понимаешь? Никому не интересны ощущения, мгновения, атмосфера, всем нужны типы характера, движение мысли, идеологическая борьба. Никому не нужна ворона с оберткой…
Я ничего не понял, но меня вдруг поразила эта ворона, она прыгала там, на крыше, в зимних сумерках. Почему? Зачем? Прыгала давно. Таскала бумажку и ничего не выражала. В рассказе о ней не было мысли, не было ничего типического, никакого сюжета, только вечер, летящий снег, черные пятна гудрона на обледеневшей крыше и серебристая бумажка.