Девочки - стр. 18
– Цвета красивые, – оптимистично сказала я. Конни только плечами пожала:
– Она сука.
В дом ввалился Питер, швырнул книгу на стол. Кивнул мне – незлобно, как обычно, и принялся делать себе сэндвич, вытащил ломти белого хлеба, кислотнояркую банку горчицы.
– А где принцесса? – спросил он.
Губы у него были в кричаще-розовых трещинках.
Слегка перемазанные, фантазировала я, смолой каннабиса.
– За кофтой пошла.
– А-а. – Он схлопнул два куска хлеба, откусил кусок. Жуя, разглядывал меня. – А ты, Бойд, ничего так выглядишь в последнее время, – сказал он и громко сглотнул.
Я так растерялась от этого заявления, что мне на миг даже показалось, будто я все это выдумала. Должна ли я что-то сказать в ответ? Его слова я уже заучила наизусть.
Открылась входная дверь, он обернулся. Размытая тень за дверью-сеткой, девушка в джинсовой куртке. Памела, его подружка. Они встречались накрепко, буквально перетекали друг в друга: одинаково одевались, без слов передавали газеты, когда сидели рядышком на диване или смотрели “Агентов А. Н. К. Л.”. Сдували друг с друга пушинки как с самих себя. Я видела Памелу в школе, когда проезжала на велосипеде мимо желто-бурого здания, где учились старшеклассники. Прямоугольники суховатой травы, низкие широкие ступеньки, на которых вечно сидели старшие девчонки в маечках “лапшой”, сцепившись мизинчиками, пряча в ладонях пачки “Кента”. Над ними витал душок смерти – их мальчики были в душных джунглях. Они казались совсем взрослыми, даже пепел с сигарет стряхивали по-взрослому – лениво дергая рукой.
– Привет, Эви, – сказала Памела.
Некоторым девчонкам легко быть милыми. Помнить, как тебя зовут. Памела была красивой, что правда, то правда, и меня подспудно тянуло к ней, как всех нас тянет к красоте. Рукава джинсовки у нее были поддернуты до локтей, глаза затуманены жирными стрелками. Загорелые голые ноги. У меня ноги были все в крапинку от комариных укусов, которые я еще и расчесала до крови, на ляжках дыбились светлые волоски.
– Крошка, – сказал Питер с набитым ртом и прошлепал к ней, обнял, зарылся лицом в шею.
Памела взвизгнула и оттолкнула его. Когда она смеялась, был виден ее кривой резец.
– Фу, смотреть тошно, – прошептала вошедшая Конни.
Но я молчала, пытаясь вообразить, каково это – когда кто-то знает тебя так, что вы становитесь все равно что одним человеком.
Потом мы сидели наверху, у Конни, и курили травку, которую она стащила у Питера. Щель под дверью заткнули полотенцем, свернув его в толстый валик. Конни то и дело приходилось заново защипывать бумагу пальцами, мы с ней дымили в торжественной, парниковой тишине. Из окна была видна машина Питера, припаркованная так криво, словно он выскочил из нее в большой спешке. Не то чтобы я раньше не замечала Питера, но тогда мне мог понравиться любой его ровесник, тогда мальчики привлекали внимание одним своим существованием. Но внезапно мои чувства усилились, обострились, стали такими же гротескными и неотвратимыми, как это часто бывает во сне. Я прожорливо хваталась за любую связанную с ним банальность: футболки, которые он менял по кругу; пятнышко нежной кожи на шее, прятавшееся за воротником. Закольцованное мычание