Дети змей, дети волков - стр. 15

Чужое присутствие сквозь пелену глубокого сна ощущается подобно обману. Умом понимает Радомир, что никого, кроме них с посестрой, нет по эту сторону горного хребта, и потому продолжает спать сладко. Томительную его дрему прерывают грубо и резко, вынуждая дернуться, стряхивая тем самым с себя остатки сна. Садится ведун одним рывком, щурится слепо, как новорожденный котенок, и оглядывается по сторонам, пытаясь найти вредителя.

Шурша тканью одежд и смеясь тихо, незнакомец кружит вокруг них, подобно ворону, вновь и вновь ускользая от взгляда Радомира. Словно бы удается зацепиться за пеструю ткань, мелькнувшую едва ли не перед самым носом, да только в то же мгновение и нет больше ничего. Издевка эта пробуждает внутри него легкий отголосок былого пламени, что загорается в нем от ярости. Вглядываясь себе за спину, ведун вздрагивает, чувствуя, как его слегка бьют по ноге чем-то твердым, словно бы насмехаясь, и следом за ударом звучит хрипловатый женский голос:

– И что это за бедные крошечные птички оказались подле моих гор?

Обернувшись, Радомир видит перед собой волчью морду.

Пустые глазницы шкуры смотрят на него карими человеческими глазами. То, чем его ударили по ноге, – судя по всему, посох, на который женщина опирается, нависая над ним. Посох покрыт знакомыми символами, но Радомир не может вспомнить, где их видел, а также веревками, украшенными перьями, костями и разноцветными камнями. Сквозь серый мех он замечает пряди рыжих волос и вновь поднимает взгляд к глазам. Теперь незнакомка смотрит вовсе не на него. Рассматривая лежащую подле ведуна Ренэйст, женщина слегка поддевает ее спину посохом, юрко отскочив в сторону, но, когда северянка не реагирует, расслабляется.

Радомир рассматривает ее, когда женщина впивается в него взглядом. Она протягивает ему свой посох. Радомир, взявшись за гладкое дерево, поднимается на ноги.

– Давно у меня не было гостей, – говорит она, и в ее голосе он слышит улыбку.

Женщина поднимает маску, и под волчьей головой ведун видит обычное человеческое лицо.

– Ну, здравствуй, сокол мой.

Она говорит, что ее зовут Мойра, и в ее речи Радомир узнает отголоски родного дома. Легкое рычание или, наоборот, тень, бросающая вуаль печали на произнесенные звуки, – все это так болезненно похоже на родной край, из лона которого его и других жителей Большеречья вероломно забрали.

От нее пахнет песком и камнем, и отдаленно – домом. За время своего путешествия Радомир настолько отвык от родной речи, лишенной свойственного другим народам говора, что звучание это режет ему слух. На рослую и рыжеволосую женщину смотрит он с подозрением; она выше их с Ренэйст на целую голову, и силы в ее обманчиво тощем теле достаточно, чтобы без труда закинуть северянку, не покинувшую от слабости мир грез, на свое плечо.