Дети Робинзона Крузо - стр. 57
Они шли в немецкий домик. К городской сумасшедшей, прозванной Мамой Мией.
Возможно, было еще не поздно повернуть обратно. И это оказалось бы единственно верным. Господи, это было бы здорово! Но увы: нам не суждено знать дни и события, которые перевернут и изменят нашу жизнь. Поэтому юные шпионы лихо перемахнули через парапет римского портика, стараясь ступать бесшумно по гравию железнодорожной насыпи, и устремились туда, в темноту, где мрачным готическим (или почти готическим!) замком висел над морем дом. В темноту, где по дому бродила сумасшедшая хозяйка с растрепанными волосами, которую дети, в основном всякая бестолковая мелочь, почитали за ведьму. Ну, а если еще чуть-чуть фантазии, то немецкий домик и впрямь превращался в замок злой колдуньи, у которой Таня была в услужении, и которая в этот самый миг смотрела в черные зеркала, поджидая очередную жертву. Так что – прощай, борец! Арривидерчи, наш ясноглазый чемпион!!! Заманили тебя, душка, чтоб сожрать твою тушку…
Миха-Лимонад проводит языком по губам, ставшим неожиданно сухими: такая была игра? Или им все-таки хотелось узнать, подсмотреть, как и где Таня делает это? Невзирая на предупреждение Мурадки, между прочим отказавшегося идти с ними под тем предлогом, что борец начистит рожи всем без разбора.
Сейчас трудно сказать, скорее всего понемножку и того, и другого. У любой игры есть правила, но они вовсе не объясняют чего-то главного, что получают вступившие в игру. Тем более что данные правила в любом случае требовали идти до конца. Не бояться же побоев жестокого борца, местной легенды и чемпиона?! Или крутых обрывов и неведомых трещин в скалах?! Глупых слухов и почти неощутимой занозы в сердце? Или – темноты.
Наверное, существовала еще одна причина, возможно, самая главная. Она действительно очень напугала его в детстве, старая безумная карга – нищенка Мама Мия. И сейчас храбрым индейским лазутчиком подбираясь к немецкому домику, Миха, похоже, хотел посмеяться над детскими страхами. Миха-Плюша: хвала твоему безрассудству и позор гордыне! Это она имела в виду, когда прошипела: «Сам отдашь! Сам!». Ты сам привел к ней своих друзей?!
Миха-Лимонад снова проводит языком по губам и касается пальцем правого виска: а что он тогда мог им сказать? Троим таким же храбрым индейским лазутчикам, как и он сам? Что он боится? Про детские кошмары, сны или голову ребенка, раскалывающуюся о ствол пирамидального тополя? Да его подняли бы на смех! А может, нет? Вот что, оказывается, до сих пор не дает ему покоя: старая карга все очень верно рассчитала, наградив его позорно скрываемым, теперь уже почти забытым чувством вины.