Десятый самозванец - стр. 19
– Прочитал? – равнодушно поинтересовался Тимофей, занятый своими грустными мыслями.
– А как же! – ухмыльнулся Костка. – Только, не польские, не немецкие там письмена, а русские… Почерк такой, что и не прочитать вовсе. Вот, сидят там какие-то трескуны, что и читать-то, как следует, не умеют.
– А-а, – только и сказал Акундинов и замолчал.
– Слышь, Тимош, а чего ты не спрашиваешь, что в той бумаге было? – слегка обиделся Костка.
– Ну, что в той бумаге было? – послушно спросил Тимофей.
– Э, – довольно погрозил пальцем Конюхов. – Тайная бумага. До сих пор про нее никому говорить не велено!
– И правильно, – вздохнул Акундинов и налил еще по стакану. – И не говори тогда никому.
– Благодарствую, – сглотнул Конюхов слюну и выдул весь стакан одним махом, ровно стакан квасу на жаре опрокинул. Потом посидел, покрутил башкой и радостно сказал: – Эх, какой же ты человек-то хороший! Ну, так вот, – продолжил он рассказ. – О бумаге-то той, тайной-претайной, никому говорить не велено, а тебе скажу! В бумаге-то этой, о самозванце речь шла. О сыне Бориса Годунова. Дескать, не удавили царя Федора Годунова по приказу Лжедмитрия окаянного, а жив он! Жив, да у верных людей скрывается. Укрылся, дескать, он в Устюжне Железной, у кузнецов тамошних, что на болоте железную руду добывают, а теперь своего часа ждет. А скоро, как срок его выйдет, то придет он на Москву с верными людьми, да боярам-предателям, что в верности ему клялись, да полякам на убиение отдали, всем худо сделает. Только, – захрустел Костка остатками огурчика, – не дошел он до Москвы…
– Ну, а что с самозванцем-то сделали?
– А, – небрежно отмахнулся Костка. – Царь Василий Иванович его зарезать велел, тайком, что бы никто и не знал. Не он первый – не он последний…
– Вон как, – улыбнулся чему-то Тимофей. – Да сколько же этих самозванцев-то у нас было?
– Сщас, посчитаю, – пьяненько икнул Костка, загибая пальцы. – Лжедмитрий, который Гришка Отрепьев. Ну, а может – вовсе он и не Гришка, а настоящий Димитрий Иоаннович был… Кто его знает? Ну, да ладно – один Лжедмитрий, самый первый, это – раз. Еще один Димитрий, который Мишка Молчанов, тот, что Лжедмитрий второй, «вор тушинский» – два. Потом, вроде бы, было еще, не то, два, не то три. Заруцкий, атаман, да еще кто-то. В Посольском-то приказе, их считали как-то, да плюнули. А, – вспомнил вдруг Конюхов, – был еще Петр Федорович, что себя за внука царя Иоанна себя выдавал, за сына Федора Ивановича. Тот, что Илейкой Муромцем звался. В общем, – заключил он, тупо глядя на сжатые в оба кулака пальцы, – у всех царей, что последними из Рюриковичей были, по два, да по три воскресших сынка объявилось. Вроде, штук девять было…