Державный плотник - стр. 16

– Обнажению ангельского лика, но не смерти, – заключил первоприсутствующий.

Прошло несколько дней.

Мы в Преображенском приказе, в застенке.

Перед князь-кесарем Ромодановским и перед заплечными мастерами стоит епископ Игнатий…

Но он уже не епископ и не Игнатий…

Он – Ивашка Шалгин, и не в епископской рясе и не в клобуке, а совсем голый и с бритою головой.

– Стоишь на своем, Ивашка? – спрашивает его князь-кесарь.

– Стою.

Ромодановский глянул на палачей.

– Действуйте… да чисто чтоб!

Палачи моментально схватили бывшего архиерея, скрутили и подняли на дыбу.

Послышался страшный стон, и плечевые суставы рук выскочили из своих мест.

Мученик лишился сознания.

– Жидок архиерей, – презрительно кинул князь-кесарь приказному, записывающему «застенное действо». – Снять с дыбы!

Несчастного сняли и положили на рогожу. Он казался мертвым.

– Вправить руки в плечевые вертлюги, – приказал Ромодановский.

При ужасающем крике очнувшегося страдальца палачи, опытные хирурги, вправили то, что вывихнула дыба.

Страдалец опять был в обмороке.

– Отлить водой! Оклемает.

Стали несчастному лить воду на лицо, на голову, против сердца.

Когда, немного погодя, он несколько пришел в себя и открыл глаза, Ромодановский сказал палачам:

– Подбодрите владыку «теплотой».

Тогда «заплечные мастера» силою открыли рот и влили в него целую косушку водки.

– Разрешение вина и елея…[23] – злорадствовал князь-ке-сарь.

Водка быстро подействовала на ослабевший организм расстриженного архиерея, и он привстал на рогоже.

– Сможешь теперь говорить? – спросил Ромодановский.

– Смогу, – был ответ.

– Говори, да токмо сущую правду, а то «копчению» предам.

…Что означало в древней судебной терминологии слово «копчение», неизвестно: может быть, это и было сожжение на костре, которому был подвергнут в Пустозерске знаменитый протопоп Аввакум, самый энергичный и неустрашимый расколоучитель.

Тогда бывший епископ заговорил:

– Которые тетрати я у Гришки Талицкого взял, и те тетрати на Москве сжег подлинно…

– Ну! – торопил князь-кесарь.

– А как те тетрати сжег, того у меня никто не видал, и тех тетратей я никому не показывал и о них никому не говорил, и списков с них никому не давал.

Он говорил медленно, заплетающимся языком и часто останавливался для передышки.

– Все? – спросил Ромодановский.

– Нет… В совет к себе к тем воровским письмам никого я не призывал и советников его, Гришкиных, и единомышленников на такое его воровское дело никого не знаю.

Он остановился в полном изнеможении.

– Все?

– Все, – был ответ.

Но Ромодановский не удовлетворился этим.

Как он далее истязал свою жертву, отвратительно и омерзительно рассказывать, и мы покроем эту мерзость нашего прошлого всепрощающим забвением.