Демоны Петербурга - стр. 38
– Согласен, – кивнул я, – но истинно великому Богу не нужно что-то доказывать нам, мелким букашкам. Это необходимо почувствовать. И тогда всё окружающее пространство будет говорить с тобой на понятном тебе языке.
– Ну хорошо, – согласился мой собеседник, – но тогда почему разные религии говорят о разном? Как это трактовать? Буддисты верят в реинкарнацию, последователи монотеистических религий – христианства, ислама, иудаизма – в то, что жизнь даётся нам один раз, а после, в зависимости от твоих заслуг, ты попадёшь либо в рай, где вечное блаженство, либо в ад, где вечные муки. Мне чужда и та, и та идея, но всё же.
– Буддизм старше авраамических религий. И опять ты сводишь всё именно к религиозным толкованиям. Объяснение у меня одно: если ты поймешь, как устроен мир, и уяснишь для себя, что нет рая и ада в их привычном для неграмотного землепашца понимании, а есть кармический опыт и колесо Сансары, то тебе не нужны будут ни христианство, ни ислам, ни иудаизм. В этих школах, в этих социальных институтах отпадёт надобность, когда твой разум устремится из понятия «здесь и сейчас» в понятие «вечность до и вечность после». При этом же монотеистические учения – лишь катехизис для людей, их исповедующих. И если с человеком можно разрешить спорные вопросы, то религия предоставляет тебе супердоминанту – Бога, которому не предъявишь претензий. Бога, длань которого размажет тебя, словно червя, если ты уйдёшь от следования слову Его. Вспомни, сколько за последние две тысячи лет убито правителей. И сколько убито… ну тех же римских пап хотя бы, представителей Бога на Земле? То-то и оно. Религиозный страх – страх необъяснимый и подсознательный, страх перед трансцендентным и неукротимым, перед чем-то, с чем невозможно договориться, является и путеводной звездой, и карающим мечом одновременно. Проще говоря, любая церковь – инструмент контроля людей. Инструмент управления. И в то же время инструмент сдерживания, а также – первейший мотиватор для соблюдения предписаний и правил.
– Да, но буддизм в значительно более долгой истории своего присутствия и развития почему-то не прибегал к подобного рода инструментам. И самое главное – в них не нуждался.
– Другая ментальность, другие географические и климатические условия, другое всё. Где он прижился – там не прижился бы, например, ислам. Или началась повсеместная резня. А церковь… церковь имеет больше власти, чем корона. Особенно в средние века.
– Хорошо. Но в части происхождения мира – ведь наука…
– Наука притянула за уши всё то, о чём судит, исходя из уровня своего развития на день сегодняшний! – отрезал я, и мы замолчали. Где-то в углу по-прежнему играла музыка, галдели люди, каждый со своей судьбой, уникальной индивидуальностью, личной драмой и всеобщим счастьем. Несмотря на запреты и таблички на каждом столе, люди курили, и к потолку поднималось сизое марево табачного дыма. Растворённые человеческие эмоции – счастья, тоски, удовлетворения – витали в воздухе. Я изредка украдкой поглядывал на сидящих за соседними столиками людьми, и меня наполняло чувство любви и сострадания к каждому из них. Невозможно понять личные трагедии, не пережив их на своей шкуре. Невозможно понять состояние счастья, также не пережив его в полной мере. Впрочем, моя жизнь распорядилась мною таким образом, что я успел пройти и огонь, и воду, и медные трубы. Жаль только, что радость и торжество были столь недолгими, а печаль и скорбь – затянулись на годы. Как человек, находящийся в длительном заточении тюрьмы или больницы, просовывает руку сквозь решётки, чтобы просто пощупать волю, пощупать пространство вовне – свободы, разлитой в воздухе, так и я сейчас пытался всеми силами прочувствовать окружавшее меня спокойствие и положительные эмоции во внешнем мире, который съёжился до границ этой пропахшей пивом и табаком комнаты довольно среднего типично питерского хардрок-бара с претензией.