Размер шрифта

Данте Алигьери и русская литература - стр. 22

По смерти удивление веков,

Нетленных лавров ветвями венчанный

Творец неувядаемых стихов!

И ты шагнул за жизни половину,

Тяжелый полдень над тобой горел;

Когда в земную ниспустясь средину,

Ты царство плача страшное узрел,

Рыданий, слез и скрежета долину,

Лишенный упования предел…[98].

В этом тексте наряду с лаконичной характеристикой Данте легко заметить редуцированный пересказ «Комедии», в которой одна из строк чуть ли не дословно повторяет начальный стих «Ада». Почти с той же стиховой фразы начинается фрагмент, в котором Кюхельбекер уподобляет себя великому тосканцу:

Так я стою на жизненной вершине,

Так вижу пред собой могтильный мрак:

К нему, к нему мне близиться отныне[99]

В период работы над поэмой (она написана в 1826–1829 гг.) автор «Давида» был сравнительно далек от того возраста, в котором Данте отправился в странствие по трем царствам потустороннего мира и который, по его мнению, соответствовал высшей точке восходящей и нисходящей дуги человеческой жизни[100]. «Жизненная вершина» в сознании и поэме Кюхельбекера не столько хронологическая веха в биографии, сколько ее переломный момент. Впереди поэта ждали тягчайшие испытания. Уже испив из чаши страданий, он мыслил о себе терцинами Данте:

Суров и горек черствый хлеб изгнанья,

Изгнанник иго тяжкое несет!

Не так ли я? [101]

Позднее в стихотворении «Моей матери» (1832) он напишет:

Наступит оный вожделенный день —

И радостью встрепещет от приветов

Святых, судьбой испытанных поэтов

В раю моя утешенная тень.

Великие, назвать посмею вас:

Тебя, о Дант, божественный изгнанник!

О узник, труженик бессмертный, Тасс.

Страдалец, Лузитании Гомер,

Вы образцы мои, вы мне пример,

Мне бед путем ко славе предлетели,

Я бед путем стремлюся к той же цели[102].

В эту пору, как и в период работы над поэмой, Кюхельбекер находил в себе силы противостоять обрушившимся на него несчастьям. «Вообще, я мало переменился, – сообщал он из Динабургской крепости Пушкину, – те же причуды, те же странности и чуть ли не тот же образ мыслей, что в Лицее!»[103]. В сравнении с Данте и другими «судьбой испытанными поэтами» обнажалось не только инфернальное содержание его судьбы, но и героическое самостояние личности. В связи с этим важно обратить внимание на стихи поэмы, где, Кюхельбекер уподобляет себя Сизифу, который

Не победит <…> судьбы всевластной;

Верх близок – ялся за него рукой —

Вдруг камень вниз из-под руки рокочет,

Сизиф глядит изнеможенный вслед,

Паденью бездна вторит, ад хохочет;

Но он, – он выше и трудов, и бед:

Нет, он покинуть подвига не хочет[104].

При таком самостоянии «путь бед» становился вместе с тем путем нравственных обретений, и поэт мог сказать о себе:

Страница 22

На следующую страницу