Даниэль Деронда - стр. 109

Однако Даниэль стремительно отвернулся, убежал в свою комнату и уселся на широкий подоконник, служивший любимым убежищем в свободную минуту. Отсюда он часто смотрел, как заканчивается дождь, а сквозь просветы в облаках пробиваются лучи солнца и освещают огромный парк, где дубы стоят на почтенном расстоянии друг от друга, а лес в отдалении плавно переходит в голубое небо. Этот пейзаж всегда был неотъемлемой частью его дома – частью того благородного комфорта, который казался естественным и неизменным. Пылкая отзывчивая душа впитала его с нежностью и сделала своим. Мальчик отлично представлял, что значит быть джентльменом по рождению. Мало задумываясь о себе – поскольку обладал живым воображением и с увлечением погружался в приключения какого-нибудь литературного героя, – он никогда прежде не предполагал, что может лишиться привычного образа жизни или занять в обществе не то положение, которое занимал любящий и любимый дядя. Говорят (хотя сейчас мало кто в это верит), что можно любить бедность и с благодарностью ее принимать: радоваться дощатому полу, черепичной крыше и беленым стенам, не знать иной роскоши, кроме той, которая предназначена для избранных, и гордиться отсутствием привилегий, не назначенных самой природой. Известны аристократы, добровольно отказавшиеся от изысканного комфорта и просвещенной праздности ради тяжелого физического труда за небольшую плату. Однако вкусы Даниэля полностью соответствовали воспитанию: сцены повседневной жизни не вызывали в его душе ни скуки, ни досады, ни протеста – только восторг, любовь, нежную привязанность. И вдруг мальчика пронзило неожиданное открытие: оказывается, дядя – а возможно, отец – готовит для него карьеру, совершенно непохожую на собственную и, больше того – Даниэль отлично это знал, – недостойную для сыновей английских джентльменов. Он подолгу жил в Лондоне вместе с сэром Хьюго. Чтобы усладить детский слух, тот часто брал племянника в оперу на выступления прославленных теноров, так что образ заслужившего бурные аплодисменты певца ярко запечатлелся в сознании. Однако, вопреки несомненной музыкальной одаренности, сейчас Даниэль с горьким ожесточением восстал против предложения нарядиться в яркий костюм и выйти на сцену, чтобы петь перед благородной публикой, не способной увидеть в артисте ничего, кроме забавной игрушки. Тот факт, что сэр Хьюго хотя бы на минуту представил Даниэля в унизительном положении, неопровержимо доказывал, что было в его рождении нечто раз и навсегда исключавшее его из класса джентльменов, к которому безраздельно принадлежал сам баронет. Услышит ли он об этом? Придет ли время, когда дядя откроет правду? Даниэль со страхом представлял минуту признания; в воображении он предпочитал неведение. Если отец предавался греху – мысленно Даниэль выбирал самые сильные выражения, ибо ощущал душевную рану с той же остротой, с какой мальчик ощущает боль в изувеченной ноге, тогда как посторонние видят лишь результат обычного несчастного случая, – если отец поступал дурно, то пусть лучше для него тайна останется тайной. Известно ли что-нибудь мистеру Фрейзеру? Скорее всего нет. Иначе он не стал бы так прямо и резко отвечать на вопрос о племянниках пап и кардиналов. Подобно взрослым людям Даниэль воображал, что жизненно важный для него вопрос занимает в сознании окружающих столь же значительное место, как и в его собственных мыслях. Знает ли лакей Турвей? И старая экономка миссис Френч? Знает ли помощник шерифа Бэнкс, вместе с которым Даниэль часто объезжает фермы на своем пони? Внезапно вспомнился давний случай: несколько лет назад миссис Бэнкс угощала мальчика сывороткой, а помощник шерифа подмигнул жене, хитро засмеялся и спросил: