Дань саламандре - стр. 37
Во времена моего детства Снег был чист, по-детски чист – и был он притом крепок: он хотел расти, «становиться взрослым», то есть превращаться в горы, горы и горы, а не сходить бесславно на нет.
А что же Свет? Ломкий, подростковый мартовский Свет, конечно, не мог мгновенно расправиться с этими снежными напластованиями – сначала белыми, как белейшие покровы еще нетронутой новобрачной постели, как белейшие шали в люльке еще не родившегося младенца. Через пару недель Снег в своих напластованиях делался голубым и довольно жестким, будто его немного подсинили и крепко, но как-то неровно подкрахмалили. Правда, несмотря на соблюдение строгой гигиены, Снег заболевал оспой, в отдельных местах – черной, становился рябым, а затем, ослабленный, подхватывал даже проказу, и вот, казалось бы, монолитные сугробы начинали разваливаться – как исковерканное болезнью лицо самой Зимы. Однако она, Зима, не умирала, хотя и выходила из этой хвори уже необратимо покалеченной.
Вот тут ингерманландские жители и начинали догадываться, что со Снегом уже давно соперничает Свет-Новосвет, который, прирастая довольно медленно, оставался для ингерманландцев не столь ощутимым. Ведь человечий кожный покров в сравнении с нежной кожицей Снега – шкура носорога, гиппопотама, слона.
И вот Снег уже лежит наждачными напластованиями – увы, грязноватой белизны, словно бы рудиментарно напоминающей о Великом Леднике. Он, Свет, постепенно, очень постепенно, наливается солнечным соком, а Снег, уже сморщенный, уже безнадежно лежачий чахоточник (или умирающий император?) по-прежнему не истаивает, настаивая на своем превосходстве и, конечно же, первородстве. Снег требует уважения к «незаметно подкравшейся старости», к седине, к смерти, к предвечному холоду – потому что эти категории вечны, и, следовательно, такой факт надо было бы учитывать молодому нахальному Свету в предвкушении им своих щенячьих побед.
Итак, Снег, словно отравленный самодержец, всё равно не давался Свету, он не сдавался, хотя, неделя за неделей, чах и хирел в этом противоборстве – по чести говоря, противоборстве неравном – хотя бы и потому, что всё население снежной Ингерманландии – предатели! – уже дружно болело за Свет.
И Свет-Пересвет, под ободряющие восклицания болельщиков, с утра пораньше подступал, по сути, к уже обреченному Снегу, как не ведающий пощады кулачный боец. Имеется в виду: боец из простых – розоволицых, румяных, – просто и беспощадно метящий на престол. И Снег всё быстрей утрачивал форму: его власть истаивала. А Свет, всё более созревая, наращивая свои люмены-лучи, переходил изо дня в день к новой силовой категории – и вот уже подступал к Снегу, как тяжеловес.