Дама чужого сердца - стр. 31
– Папочка! – пискнула Сусанна и вылезла из своего убежища. Савва Нилович подхватил ее на руки и прижал к себе. Мог ли он подумать, что из трех детей останется одна Сюська, как называла ее Юлия? Он всегда корил жену за то, что она зовет дочь прозвищем, подобно собачьему. А ведь ребенку дали библейское имя!
– Юлия, ты не спрячешься от меня в одеялах, – сказал он твердым голосом. – Что толку-то?
Он слегка прикоснулся к ее спине. Она вздрогнула и нехотя повернулась. Они посмотрели друг на друга, и острая жалость и нежность одновременно пронзила их сердца. Еще миг, и он готов был и ее схватить в объятия, защитить от зла, темноты, которая поселилась в их сердцах, в их доме. Теперь, едва придя в себя, он не мог простить себе ужасных, нелепых обвинений, которые он бросил жене. Губы Юлии покривились, и она уткнулась в подушку.
– Может, приказать принести тебе чаю и плюшек с сахаром, а, душа моя? – Голос мужа звучал с тихой лаской.
– Нет, ничего не хочу. Есть не могу. Писать не могу!
– Ах ты, боже ты мой! – Крупенин отставил девочку и в сердцах хлопнул себя по коленям. Прежняя ярость с новой силой закипела в груди. – Писать она не может! Экое горе! Да о чем ты опять, о чем плачешь, разве можно теперь об этом?
– Ты не понимаешь меня! И никогда не понимал! К чему притворяться, Савва! – с тоской отозвалась жена.
– Нет уж! Это ты не понимаешь меня. Не понимаешь, что есть что-то подороже в жизни, чем вот эти все листочки! – он кивнул в сторону разрозненной рукописи. – Я-то, наивный, все думал, надеялся, что дети тебя образумят. Что ты с годами станешь именно той женой, о которой я и мечтал, лелеял, так сказать, душу! Так нет же, поди ж ты, дети ей стали как кость в горле! Мешают творить, отвлекают, мучают заботами, и я еще под ногами!
– Савва! Остановись, не надо! Это неправда. Это от непонимания! От отчаяния ты так говоришь! Нам обоим очень плохо сейчас! Я никогда так не думала! Быть может, бросила слово от усталости, досады, что не идет роман, но разве ты мог и впрямь помыслить, что я хочу избавиться от вас? Вы – моя жизнь!
– Нет, это не так! – закричал муж. – Твоя жизнь – эти романы и их читатели. Вот твоя истинная жизнь, а мы – так, побоку!
– Ах, какое непонимание! Ну откуда у тебя вдруг такая черствость, такая жестокость? – Юлия исступленно обхватила себя руками.
– Жестокость? Черствость? – Крупенин аж задохнулся. – Да не я ли был самым большим болваном в столице, эдаким посмешищем. Терпел эту ненормальную жизнь во имя твоего спокойствия и творчества! – он развел руками. – Великого таинства творчества, ради которого принесены в жертву мир и покой в моей семье. Я терплю этого ненормального, этого гадкого, непристойного наглеца Эмиля только, опять же, для твоего спокойствия и снова великого творчества. И я – жесток?