Да будем мы прощены - стр. 74
– Спасибо, Мария.
Утром в понедельник к дому подруливает грузовой фургон – большой, белый, а на крыше приделано огромное насекомое. Из фургона вылезают два парня в белом, выгружают большие белые аэрозольные канистры, надевают на лица маски и идут к входной двери. Перед дверью сворачивают, один налево, другой направо, и обходят дом, брызгая струями из канистр. Лай Тесси и тошнотворный запах заставляют меня открыть дверь и спросить:
– Чем могу служить?
От первого же вдоха легкие сжимаются в гармошку, глаза жжет. Эти двое снимают маски.
– Ужасающий запах, – заявляю я.
– Кто вы такой? – спрашивает второй из них.
– Я хотел бы у вас спросить то же самое.
– Мы два раза в год приезжаем по контракту; дата определяется заранее за пару месяцев.
– Ситуация переменилась, – говорю я.
– Теперь уже поздно: мы начали. Обработку прерывать нельзя – появляются устойчивые породы вредителей, здоровенных. Это очень, очень плохо.
Тесси лает.
– Господи, и собака здесь? Где хозяйка дома? Она всегда сажала кошку и собаку в машину и уезжала на весь день. Это же яд. Будете тут сидеть – убьет.
– Ну, хорошо, так что вы мне предлагаете делать?
– Не знаю. Вам не положено тут быть. А положено вам забрать котов с собаками и уехать на восемь часов минимум. Если астма у вас, то надольше.
– Ладно, вы хоть на время можете остановиться? Дать мне несколько минут, чтобы собраться?
– Зашибись! – говорит один. – Еще и половины десятого нет, а уже у нас весь день перепохаблен. Опаздываем же, блин. Опаздываем всюду. Да не стойте вы столбом! – Он поворачивается ко мне: – Собирайтесь!
Я беру Тесси на поводок, сую для нее сухари в карман. Ловлю кошку. Не могу найти ее переноску, как-то запихиваю кошку в холщовую сумку и выбегаю к машине под истошный мяв. Приношу ее лоток, ставлю на пассажирское сиденье, выпускаю кошку из сумки, ставлю еду и воду, приоткрываю окна щелочкой и возвращаюсь за Тесси. Я так рассчитываю, что мы с ней чуть пройдемся, и если будет нужно, я потом вернусь и увезу куда-нибудь и ее, и кошку. Не очень тщательно проработанный план.
Мы пускаемся с Тесси в путь по улице. Утро светлое, солнечное, не по-зимнему теплое, утро обещания, надежды, возможностей.
В парке пусто. Эта территория предназначена лишь для произрастания деревьев, снабжающих кислородом городок, – зеленый массив, на который показываешь рукой гостям, проезжая мимо: «Правда, у нас прекрасный парк, прелестная загородная зелень?» У дальнего края – парковка для автомобилей, теннисные корты, баскетбольные площадки, качели, шесты и лестницы для лазания. Мы с Тесси бежим через парк. На той стороне я привязываю ее поводок к качелям, и – просто чтобы убедиться, что во мне еще есть силы играть, – прыгаю на качели. Толстое резиновое сиденье точно такое, как мне помнится из детства. Я качаюсь, качаюсь туда-сюда, выше, выше и еще выше, а потом, на пике и высоты, и движения, запрокидываю голову, передо мной открывается небо, и зрение наполняется синим, голубым, пронзительными белыми облаками, идеальными белыми облаками, и на миг все более чем идеально, божественно. И тут я на махе качелей вперед открываю глаза, и скорость ошеломляет, желудок подкатывает к горлу, меня мутит, закрываю глаза – хуже, открываю опять – еще хуже. Я бросаюсь вперед, сваливаясь на четвереньки на землю, и сиденье качелей лупит в спину, будто хочет сказать: «Вот тебе, кретин!» Отказ вестибулярного аппарата? Я иду к горке, вскарабкиваюсь по лестнице. Гладкая прохлада поручней ощущается точно так же, как сорок лет назад. Наверху я отталкиваюсь и съезжаю вниз. Когда встаю, зацепляюсь пуговицей кармана, она рывком отлетает. Вопреки соблазну, вопреки отголоскам памяти (тело помнит, как перепрыгивать с перехватом от перекладины к перекладине, раскачавшись на руках, или качаться, зацепившись согнутыми в коленях ногами) я не забираюсь на лазалку. Я твердо уверен, что могу все это сделать, и хочу эту уверенность сохранить.