Цвет тишины - стр. 71

* Очень красиво, – Тахти соединил в кольцо указательный и большой пальцы – круто, мол. – Где ты учился рисовать?

* Я не учился.

Тахти прислонился к столу и стал листать рисунки еще раз, в обратном порядке. Серый смотрел на пол перед собой. Его волосы упали на лицо, практически его спрятав, а руки было видно. Руки его нервничали.

Тахти коснулся его плеча.

* Ты очень хорошо рисуешь.

* Я не умею рисовать, – Он встал и забрал у Тахти из рук папку, хотя Тахти еще не долистал до начала. Захлопнул ее, прижал к груди. – Спасибо.

* А еще рисунки есть?

* Да, немного. Не здесь.

* А можешь принести?

* Я… не знаю.

* Наверное, ты хочешь стать художником? – предположил Тахти.

Он смотрел на Тахти сквозь непомерно длинную челку, и его глаза были и грустные, и злые. Он ответил одной рукой, рваными, колкими жестами.

* Я не могу.

* Почему?

Он не ответил, только покачал головой. Тахти стоял перед ним, чуть оперевшись о стол, а он – посреди кухни, и они оба по-дурацки молчали. Тахти не знал, как реагировать. Серый отчего-то сердился, но Тахти не понимал, почему. Серый очень хотел стать художником. Но он не слышал и был уверен, что в институт его не возьмут. И еще у него не было денег. Но Тахти всего этого не знал.

* Красиво, – сказал, наконец, Тахти просто чтобы что-то сказать.

Серый кивнул, и Тахти вышел из кухни. Через приоткрытую дверь он видел, как Серый уносится к шкафу и сует папку с рисунками там за коробки.

***

Они прозвали Тахти Бродягой, потому что он забрел к ним невесть откуда, забрел, хотя никогда не должен был забрести. Это имя придумал Серый, и оно прижилось, хотя специально никто этого не планировал. Тем и опасны прозвища. Они настолько клейкие, что, однажды прилипнув, становятся второй кожей.

Серый всем придумывал имена, еще в интернате. Сати как-то спрашивал его, зачем. Оказалось, в мире жестов у всех были такие вот имена, больше похожие на прозвища. Искатель Ракушек. Волчий Клык. Черный Пьеро. Стиляга. Лунатик.

Серый.

Теперь у Тахти тоже было имя на языке жестов. Бродяга.

Сати все чаще видел в этом имени отражение себя. Бродяга. Бездомный. Тахти тоже был бродягой.

Кто из них не был?

Интонация Бродяги превращала каждую фразу в вопрос.

– Меня зовут Тахти? Я раньше жил в другой стране?

Как будто он не уверен в том, что говорит. И переспрашивает сам себя, чтобы уточнить.

Сати наблюдал, как Бродяга все чаще доставал свой фотоаппарат. Сначала он снимал очень осторожно, со страхом. Но никто не возражал, и камера в его руках появлялась все чаще. Он не просил позировать. Вообще ни о чем не просил. Тихонько доставал камеру, старую, довоенных времен. Протирал объектив изнанкой толстовки, сидел с ней в руках, притихший. Десять минут, полчаса – словно ждал разнос, словно был готов в любую секунду сорваться с места и убежать. Как напуганный дикий зверек.