Чужая дочь - стр. 28
– Два месяца, – быстро ответила женщина и со всех ног припустила к выходу.
Тася беспомощно заморгала, но дитя к себе все-таки прижала и даже робко покачала, когда оно вдруг закряхтело.
Прошептала:
– Тшш! Тшш! – и откинула белый краешек простынки с крошечного личика.
Егорыч вытянул шею, посмотрел.
Ну, младенчик как младенчик, ротик, носик, глазки. Они ведь все на одно лицо, на мордашку на одну!
Тася вдруг чуть слышно замурлыкала какую-то колыбельную без слов. Трогала мизинцем курносый носишко, щечки…
Егорыч взглянул на ее лицо.
У нее только губы дрогнули – а у него сердце сжалось. Уже совсем другое лицо стало вдруг у Таси! Живое! Но столько боли на нем…
– Моей Лилечке было чуть меньше, – хрипло выговорила Тася. – Погибла она. Поезд разбомбило.
Она все эти годы считает дочку погибшей, прикинул Егорыч. А горе по-прежнему сжимает ей горло!
– Погибла? – пробормотал он. – А… погибла ты, нам сказали!
Тася пожала плечами: жива, мол, да проку-то что в такой жизни?
Она молчала, но Егорыч все ясно понял, будто сказано было.
Заволновался, заерзал, стиснул руки:
– А что ж ты, если ты его по-прежнему так любишь, что ж ты не искала-то его?
Тася глядела с таким удивлением, будто Егорыч ляпнул глупость несусветную:
– Что ты, я же знала, что у него семья!
Покачала ребенка, улыбнулась:
– Я и на фронте ни на что не надеялась. Просто любила – и все. Да и дочку нашу я не уберегла.
Господи ты боже, да в какой же угол жизни себя эта скромница задвинула? Совсем крест на себе поставила. Готова заживо паутиной покрыться, только бы своему милому жизнь не испортить.
От нее только облако волос осталось, от прежней…
И тут Егорыч не выдержал:
– Дочку, говоришь, не уберегла? А ты знаешь, Тася? Ты ведь ничего…
Он осекся: подошла та женщина, которая ребенка оставляла:
– Спасибо вам огромное! Спасибо!
Взяла дитя свое и ушла. А Тася смотрела вслед, и лицо ее, только что живое, снова мертвело, снова паутиной покрывалось на глазах у Егорыча.
Он понял: вот эти несколько минуточек, пока держала младенчика, Тася снова чувствовала себя матерью, которая нянчит ребенка от любимого, незабываемого человека. А теперь ее опять осиротили.
Да разве ж можно смолчать?!
– Может, я и не должен, не должен тебе этого говорить, – выпалил он, – но только живая… живая ведь твоя дочка! Живая! – перевел дыхание и продолжал дрожащим голосом: – Мы с товарищем политруком еще в сорок шестом отыскали! Она теперь в его семье живет. Говорова… Лилия Михайловна! Вот так вот!
Тася ни слова не сказала, только глаза стали огромными на бледном лице. Зажала рот рукой…