Чудеса села Ругачёво - стр. 2
А передача та, в которой по телику про солнцеедов рассказывали, как-то всем запомнилась у нас; и в Ругачёве, и в округе. Смущало, правда, то, что те солнцееды вовсе ничего не ели-не пили. Так что негласно в Петрове было соседями решено, что и наш старый Юрка из этих – из солнцеедов. И это как-то всё поставило на свои места.
А наш Юрка пил. Но не воду, а одну только водку. Поэтому у нас в Ругачёво и от Ченяево до Деденёва спорили: можно ли считать Юрку полноценным солнцеедом, если он пьет одну горькую, без закуси? И все сходились на том, что солнцееды, о которых в газетах-журналах писали, всё больше иностранцы, а наш старый Юрка – местный. А что за русский да без водки?! Да это же смешно! Так что «русский солнцеед» наш Юрка. Это точно!
Спорил-то народ по-соседски, а Юрка, не озадачиваясь: феномен он или нет, солнцеед или обычный алкаш русской глубинки, так же, как и раньше, в любую непогоду шёл за своим источником энергии, своим внесезонным солнцем – пешком из Петрова до Ругачёво и обратно, с каким-то особенным видом то – глубочайшей задумчивости, или – с ухмылкой веселости.
Только летом в его дом приезжала вдова сына с двумя веселыми, но, вечно дерущимися на заднем сиденье её автомобиля, мальчишками. Она откармливала, отмывала старика и весь его дом, хозяйничая в его доме всё лето, как на даче. Но к 1 сентября увозила ребят до следующего июня. И вновь Юрка шёл пешком тем особым неторопливо-размеренным шагом вдоль дороги по обочине в Ругачёво за водкой, под дождями, потом под снегами, потом опять под дождями, и так до следующего лета, придумывая свои стишата.
Но наш Юрка не всегда был таким. Была у Юрки в молодости любовь. Олюшка. Поженились они, и все вроде бы путем шло. Сына родили, но как-то не задалась жизнь. Жена умерла рано. А сын успел и жениться, и двоих сыновей родить, но и сам рано ушел. Потому что, видать, тоже из «местных солнцеедов» был. Было это давно, так давно, что помнилось, но сердцем уже не горевалось, ничего не колыхая, не тревожа в полу отмершей Юркиной душе. Да и весь старый Юрка от питья с годами стал одеревенелой какой-то. Старый пень без корней, бредущий туда-обратно, с пузырём или пока ещё без него, потешая людей своими частушками.
Но однажды, взяв свою «Столичную»-отличную», привычно спрятав бутылку за пазуху, он повернулся, чтобы выйти из магазина. И столкнулся с прекрасной дамой. Нет, вернее, сначала он врезался, как автомобиль в тумане, в облако аромата её духов и особой цветности одежд. Чего-то тающее-сиреневого, ускользающе-сумрачного, дымчато-голубоватого, развевающегося. И только пронзительная синева её глаз, цвета нестерпимо жаркого июльского лета, была отчетливо прекрасна в этом облаке тумана из манящего нездешнего аромата, в котором Юрка внезапно утонул и растерялся. Вынырнул из дивного тумана, словно сбившийся с курса корабль, и очнулся только от тихого и мелодичного звука её голоса.