Что посмеешь, то и пожнёшь - стр. 81
Слушал я его и думал, знает ли он про то, что с мамой?
Глава пятая
Руку, ногу переломишь, сживется;а душу переломишь, не сживется.
1
Глеб стоял в сенцах у мартена,[167] у газовой плиты, бросал в кастрюлю нарезанную палочками картошку. Я тоже был при важном деле, держал горячую крышку.
У дальнего угла дома зачавкали нарастающие звуки шагов.
Редкие тяжёлые шаги стали перемешиваться с лёгкими, быстрыми, весёлыми.
– Начальник со своей дружной семейкой надвигается! – сказал Глеб.
– Откуда ты знаешь?
– Этот пузогрей за версту выпивон чует. Иначе и не был бы Начальник.
Глеб улыбнулся мне – а что я говорил! – увидав в дверях Митрофана с баяном на плече.
– Ну что, братцы-нанайцы, гостей принимаете? – Митрофан подал руку Глебу, потом мне. – Приёмный сегодня у вас день?
– Приёмный, приёмный, Никитч! – одновременно и озорно, и недовольно, и нетерпеливо открикнула Митрофану из-за его спины Лялька. – Всё прикольненько!
Насколько я помнил, при мне она почему-то всегда звала отца по отчеству, которое всё ещё путём не выговаривала, или, пожалуй, и это ближе к вероятности, нарочито ломала. Выходило как-то фыркающе, звучно.
– Никитч, ну ты совсем обнаглел. Не пройти!
Вжала, будто кусочек картины, верх лица в малое пространство между косяком и плечом Митрофана, без церемоний подтолкнула его вперёд, втеснилась в сенцы.
Держалась Лялька вызывающе смело, дерзко. Наверное, уже сознавала свою приманчивость, понимала, что красота сполна оплатит все её детски радостные счета, отчего уже во всяком пустяке выбегала на всеобщее внимание, на первую роль.
Со смятенным чувством смотрел я на юную красавицу и не знал, как повести себя: то ли выговорить ей за грубость к отцу, кстати, принявшего её толчки как должное, то ли, сделав вид, что ничего худого не нахожу в её поведении, обнять на правах родного дяди да поцеловать, как целуют занятного ребёнка.
Замешательство проступило и на её лице.
Неожиданно дрогнули смешинки-ямочки на бледно-розовых щеках, и она, блеснув безотчётно ласковой улыбкой и не без чопорности присев, кокетливо-чинно протянула руку, слегка наклонила головку с гладко зачёсанными за уши русыми волосами.
– Здравствуйте, дядя!
Я взял руку, ладную, нежную, согретую молодой кровью, и – поцеловал.
Никогда не целовал я руки женщинам. Какая же сила поднесла мне к губам руку этой девочки? И почему?
Восторженная, не двигая вскинутой рукой, она подвигала-погрозила одним лишь указательным пальчиком:
– Ох вы и шалунишка, дядя! – и впорхнула в комнату.
Глеб, оглядывая Митрофана, насторожённо справился:
– А ты что, меньшенькую не взял? Где она?