Что посмеешь, то и пожнёшь - стр. 28
– Тронете моего Тони – не обрадуетесь!
7
Через час я был в научно-исследовательском институте у отца Валентины.
Его холодность, трудно подавляемая неприязнь били по моему самолюбию, но я его понимал. А на что я мог рассчитывать после такого скандала? На отеческую ласку? Уж ладно и то, что хоть снизошёл до первой встречи со мной.
Я рассказал про бюро, поклялся, что ничего худого не было у нас с Валентиной.
– Не было, ну и не было… И на том спасибо, драный сынок…
– Я чувствую, вы не верите…
– Что из того, верю… не верю? Раз пустил ветры, то штаны уже не помогут…
– Никаких ветров я не пускал… Тут Васюган постарался.
– С какой стати?
– Он всё жучил меня…Забраковал мою приличную статью, не дал в нашей газете. А я ту забраковку и опубликуй вчера в «Комсомолке». Ветры и взыграли…
– Гнусь эти бурильщики… На высылке в Воркуте насмотрелся я, репрессированный, на эту публику. Думал, отпустила Воркута, всё, сгинут они с моих глаз. А… Сидел этот мениск[39] Васюган… бугринка на равнинке, круглый нуляк… Никаких признаков творческий жизни не подавал. Всё приплясывал перед институтской стенгазетой да постукивал… – поднял он палец кверху. – Тук-тук, я ваш друг! Достучался вот до областной молодёжки… Достучится этот нихераська и до самого комитета глубокого бурения… В какую грязь дочку втоптал… Вишь, от катящегося грязного камня какие куски отваливаются?.. Что ты собираешься дальше делать?
– А жить. По горячему желанию Васюгана из газеты я не уйду. Дело принципа… А дальше… Что бы Вы ответили, попроси я у Вас руки Валентины?
– Не рановато ли? Ей ещё полгода надо… Школу кончить… И раньше третьего курса – никакого замужества! Сначала надо хоть немного укрепиться в жизни. Любишь – будешь ждать! Насчёт Васюгана… Я бы посоветовал уйти от него. Это ничевошество станет тебе мстить… Вечные подсидки… Подальше от грязи – чище будешь! И вообще я бы посоветовал тебе уехать из Светодара.
– Уехать? Но…
– Никаких но. Это мои условия. Поговорим через три года.
Я уехал в Москву.
Перебивался случайной газетной подёнщиной. Без московской прописки кто ж возьмёт тебя в штат редакции?
Я снимал койку в ветхом деревенском доме у одинокой больной старушки в Бутове, сразу за кольцевой.
Валя была уже на втором курсе, когда умер отец. Сердце. Хватило его лишь на полвека. Сказалась долгая жизнь репрессированного в Воркуте.
Месяца через три после похорон приезжаю я к Вале, а мать её, увядающая, но всё ещё с рельефной фигурой, в подковырке и спроси:
– Частые письма, одна-две встречи в месяц… Не надоело? Не собираетесь ли вы, ромева,