Четвертый эшелон - стр. 22
– Вы любите живопись? – поймала его взгляд Литовская.
– Очень, но такое я вижу впервые.
– Это рисовал отец. Он всегда говорил, что нет ничего прекраснее и величественнее льдов.
– Мне трудно судить, но то, что я вижу здесь, очень здорово. И страшно. Только теперь я понял Амундсена. Помните, он сказал: «Человек может привыкнуть ко всему, кроме холода». На них даже глядеть зябко.
– Я привыкла, – Литовская сняла очки, – привыкла и полюбила этот Север.
– А разве есть другой?
– Конечно. Каждый все воспринимает индивидуально, даже ваш визит. – В голосе ее не было прежней растерянности.
– Я понимаю вашу ироничность, но хотел бы заметить, что наша служба не менее важна и полезна, чем любая другая. Только вот нарисовать нам нечего.
– А как же ваши типажи? Система Ломброзо?
– Слава богу, в нашей стране отменили галереи ужасов. Пусть люди лучше смотрят хорошую живопись. Так вот, – Муравьев улыбнулся, – мы и размялись. Теперь перейдем к делу. Кстати, вы позволите мне снять полушубок?
– Ради бога, если вы не замерзнете, глядя на пейзажи.
Игорь снял полушубок, аккуратно положил его на стул.
– Зоя Геннадьевна, вам известна женщина по фамилии Валиева?
– Зульфия? Ну, конечно.
– Откуда вы ее знаете?
– По Баку. Мы были с теткой в эвакуации. Там с ней и познакомились. Она милая. Зульфия очень помогла нам.
– То есть?
– Тетка у меня больна, а Валиева – управляющая аптекой. Сами понимаете, лекарства сейчас – страшный дефицит.
– Чем было вызвано ее особое расположение к вам?
– Видимо, магической силой фамилии. Дочь героя и всякое такое.
– Значит, она оказывала вам услуги?
– Да, Валиева, я уже говорила, приняла в нас участие… – Литовская замолчала, подыскивая нужные слова.
– Вы должны рассказать мне все.
– Поймите. Эвакуация. Чужой город. Цены на базаре дикие. Тете Соне врач прописал усиленное питание…
– Она помогала вам продавать вещи?
– Да, я ей отдавала мамины украшения, и она приносила нам продукты. Мясо парное, фрукты, рис. Она даже плов нам готовила.
Игорь на секунду представил себе чужой город и эту хрупкую до беззащитности женщину в очках, вырванную из привычного мира натертых до блеска полов, книг, акварелей и фотографий. Он вспомнил рассказы матери и сестры, вернувшихся из эвакуации, и вдруг увидел Валиеву как живую, вернее, не ее, а только руки, перебирающие украшения. Ведь для того, чтобы купить племянникам молока, его мать отдала в такие же жадные руки единственную их ценность – именные золотые часы отца. Он увидел все это и поверил Литовской. Сразу, прочно и до конца.
– Как вы вернулись в Москву? – спросил он.