Четвёртая власть Третьего Рейха. Нацистская пропаганда и её наследники - стр. 100

Макс Домарус, собравший и опубликовавший речи Гитлера с 1932 по 1945 год, так отозвался о нем как об ораторе: «Свои речи Гитлер почти незаметно для других приспосабливал к конкретной аудитории. Их содержание, может быть, было всегда одинаковым, но он любил менять жаргон, в зависимости от местности или от состава аудитории. Например, если он выступал перед интеллектуалами, университетскими профессорами или студентами, то в первой части он использовал абстрактный стиль, с множеством оговорок – то есть такой стиль, какой нередко применяется в академических аудиториях. Во всех своих речах Гитлер злоупотреблял иностранными словами, но применял их всегда правильно! Эти слова казались ему звучными и особо впечатляющими, а кроме того, способными вызвать симпатии у присутствующих в аудитории специалистов. Даже трудные названия титулов и церемониальные обращения он мог употреблять так же безупречно, как шеф дипломатического протокола» (11).

Эту же мысль подтверждает и Ханфштангль: «Я посетил множество его публичных выступлений и начинал понимать их структуру, которая обеспечивала их привлекательность. Первый секрет заключался в подборе слов. У каждого поколения есть свой собственный набор слов и фраз, которые, если можно так выразиться, отмечают на календаре время мыслей и высказываний, принадлежащих этому поколению. Описывая трудности домохозяйки, у которой недостаточно денег, чтобы купить продукты для своей семьи, он пользовался точно теми же фразами, которые употребила бы эта домохозяйка, если бы могла сформулировать свои мысли. Если от прослушивания других публичных ораторов создавалось болезненное впечатление, что они снисходят до своей аудитории, то у Гитлера был бесценный дар точно выражать мысли своих слушателей». Очень важное замечание, ведь постоянный рефрен, будто Гитлер говорил каждому собранию только то, что оно хотело слышать, лишь поверхностно отражает суть дела. Он выражал чувства тысяч людей – их потрясение, их страх и ненависть, превращая толпу в динамичный фактор политики. Именно глубинная связь с массами позволила Гитлеру подняться над образом уверенного в своих силах демагога и обеспечила ему несравненно больший успех, чем Геббельсу, хотя тот и действовал более тонко и хитроумно (12).

Продолжаем: «У каждой его речи было прошлое, настоящее и будущее. Каждая часть была полным историческим обзором ситуации. В его жестах было что-то от мастерства великого оркестрового музыканта, который вместо простого отстукивания тактов своей палочкой выхватывает в музыке особые скрытые ритмы и значения. Продолжая музыкальную метафору, первые две трети речи Гитлера имели ритм марша, постепенно их темп убыстрялся, и наступала третья, завершающая часть, которая представляла уже скорее рапсодию. Зная, что непрерывное выступление одного оратора может быть скучным, он блестяще изображал воображаемого оппонента, часто перебивая самого себя контраргументами, возвращаясь к исходной мысли, перед тем полностью уничтожив своего гипотетического противника. Все это переплетение лейтмотивов, вычурностей, контрапунктов и музыкальных контрастов с точностью отражалось в модели его выступлений, которые по своему построению были симфоническими и всегда завершались наивысшей кульминацией, похожей на рокот вагнеровских тромбонов» (13).