Черта - стр. 36
Ты ведь знаешь, устройство посмертных пределов не лишено глумливого своеобразия: два года новоиспеченная сфера насыщается душами, чтобы затем навсегда отделиться от мира живых и от обитателей подобных ей сфер. Какая подлость, какое иезуитское коварство, какое контрацептивное концентрическое издевательство! Могла ли я представить, что стану частью того бесчеловечного небытия, о котором когда-то читала со сцены:
Ад куда милосерднее: там бы ты меня нашел, и мы бы с тобой весело горели на одном костре! Но гореть в одиночку мне невмочь. Забвения ищу. О чем мне в свои тридцать пять вспоминать? Только о тебе. Но знаешь – боль и здесь никто не отменял, а мучиться целую вечность мне не по силам. И я нашла выход. Мой незабвенный, мой бездонный, мой обездоленный – совсем скоро я перестану быть той, какой ты меня знал! У меня отнимут память и сделают молчаливым нейроном всемирного разума. Я стану обезличенной частицей чего-то гигантского и заумного. Я на пороге будущего, в котором нет памяти, а только возбужденное неодушевленное пространство и нескончаемый поток бессмысленных импульсов. Таков мой постпосмертный выбор, такова загробная участь моей овдовевшей, осиротевшей любви. Лучше бы я сошла с ума у тебя на руках!
Но нет, меня никто не неволил: мне предложили, я согласилась. И согласилась только потому что таким как я положено последнее желание. И я попросила о последнем разговоре с тобой. И вот открылся канал, и я могу слышать тебя и говорить с тобой! Могу говорить свободно и обо всем! Радость моя, счастье мое – отныне и навсегда ты мое последнее пристанище! Помни меня, храни меня и люби меня, как бы тяжело и горько тебе ни было! Знаю, ты сможешь. И не казни себя: ты ни в чем не виноват, это все я. Прости меня, мой милый, прости – я так спешила сообщить тебе о беременности, что не заметила встречную машину! Как говорил твой лучший друг Петрухин: если бы женщины не сели за руль, мы бы так и не узнали, сколько среди них идиоток…
9
Вот человек! Вот воля! Вот пример! Каково это – бросить вызов мне и миру? Что и говорить: дерзость в союзе с безрассудством порой творит чудеса. Но кто испытывал волю адмирала, кто поверял его отчаянием, кто закалял его упорство и раззадоривал его неистовство? Правильно, я, и все поступки его самого и его сподвижников – это моя резолюция на их выборе. Если бы не заговор капитанов, не интриги Картахены, если бы не гибель “Сантьяго” и не чудесное спасение вернувшихся с благой вестью “Сан-Антонио” и “Консепсьон”, если бы не испытание нечеловеческим терпением и лишениями, если бы, в конце концов, не смерть адмирала – такая же нелепая, как и неслучайная, не было бы драмы, не было бы воздаяния, не состоялась бы история. Представляете, в какое планомерное и скучное событие превратилось бы великое путешествие в неведомое, если бы им правили