Черный парус беды - стр. 40
То ли крестное знамение помогло, то ли плавучий якорь, но в нескольких метрах от «Золушки» гигантский вал вдруг словно задумался, остановив свой бег и рост, и через мгновение даже не обрушился, а будто сдулся. Вот только что был – и нету.
Так, может, прав Джон в своей беспечности? И все действительно не так уж плохо?
В кокпите нас было четверо – Козлов и Мила спустились в каюту. А точнее – трое, потому что Федор был совсем никакой. Видно, исчерпал запас прочности, растерял мужество, усомнился в будущем. Либо, напротив, видел его предельно четко, ну, может с минимальными отличиями: или сразу ко дну пойдем, или потрепыхаемся; или о скалы разобьет, или в открытом море дуба дадим. Хотя дуб тут, конечно, совершенно ни при чем, в Атлантике-то.
Я, смею думать, крепился. Чистый тоже. Но я не сомневался, что Костя, подобно мне, проклинал Козлова с его картой, Полуярова с его лукавством, Джона и Милу – за доверчивость и азарт. Мне тоже наверняка доставалось – что не настоял, что уступил. Корил ли он себя? Это вряд ли. Не тот Костя человек, чтобы мазать себя дегтем. Такие, как он, всегда овечки. Это остальные – бараны.
Нас сносило к островам Спасения, название которых сейчас звучало как издевка, и плавучий якорь лишь замедлял движение, не отменяя его неотвратимости.
– Андрей, Костя, плавучий якорь – на борт, – скомандовал Джон и повернул ключ на консоли приборов. Вокруг стоял такой рев, что я не услышал, заурчало ли в моторном отсеке. Но окошечки на панели управления осветились, и это означало, что дизель заработал.
Мы с Чистым выбрали трос и втащили плавучий якорь на яхту. Только после этого Джон стронул рукоятку с нейтрального положения и стал доворачивать штурвал. Начавшаяся было уваливаться, «Золушка» нехотя послушалась руля и вроде бы даже двинулась заданным курсом.
– Погнали наши городских! Ни хрена, прорвемся! – проорал Ваня.
Да, да, Ваня! Ну какой, к чертям собачьим, он Джон? Какой Дудникофф? Что бы он сам о себе ни думал. Кто Ванькой родился, тому Ванькой и быть, и в этом сила русского характера, в этом сокрыта великая тайна русской души. Если не верите, у Абрамовича спросите, он подтвердит.
На Костю я не смотрел. На раскисшего Полуярова и смотреть было неловко. Что до меня, то я растянул губы в улыбке, больше похожей на оскал. Однако в сгущающейся темноте это осталось незамеченным. И я стер улыбку с лица, тем более что это было совсем нетрудно.
Мы медленно, но верно выбирались из тупика, в который сами себя загнали. Прямо по Клаузевицу: иногда отступить – значит, победить. Но потом произошло нечто такое, для чего подходящей максимы из наследия немецкого «теоретика войны» у меня не нашлось. Матерных выражений – сколько угодно, а чего-нибудь умного и образного – извините. «Золушка» вздрогнула, дернулась, теряя скорость, и стала разворачиваться бортом к волне. При этом дизель продолжал работать. Объяснение было только одно: мы потеряли винт. Ну, или разлетелась муфта гребного вала. Хрен редьки не слаще.