Черные сны - стр. 18

– Кто там? – с другой стороны послышался блеющий тихий голосок. Егору показалось, что его хозяин при смерти и вместе со словами утекают последние силы.

– Свои, открывай, – гаркнул Паршин. – Щелкнул замок и дверь приоткрылась. В щели показался глаз за толстым стеклом очков. Паршин толкнул дверь. Послышался глухой удар. Полотно остановилось и завибрировало.

– Давай, уже. Хорош подглядывать. – Паршин распахнул дверь шире и шагнул в квартиру. – Проходи, – позвал по-хозяйски Егора. – Один? – требовательно спросил Паршин у отступившего низкорослого мужчины лет пятидесяти, болезненного вида, в очках, потирающего ушибленный лоб. Тот закивал. Не снимая грязных ботинок, Паршин прошел по коридору, заглянул в боковую дверь, прошел дальше и подергал замок навешанный на грязную со следами взлома дверь.

– Спит? – Паршин неопределенно мотнул головой в сторону боковой комнаты.

Мужчина кивнул и затравленно, глядя увеличенными через линзы и немного косыми глазами на Паршина, отступил к стене. Выглядел он жалким, побитым. Он все еще потирал лоб. Внимательно, приподняв подбородок, словно примерный ученик внемлет педагогу, взирал на соцработника.

– Как у тебя здесь воняет. Окна открой что ли. – Паршин скривил лицо в брезгливой мине, – дышать невозможно. Кошмар. Куда пошел?

– Окна, – прошептал Кокушкин и рукой, как бы оправдываясь и стесняясь своей глупости махнул в сторону кухни.

– Потом, давай тащи ручку и распишись.

Немедля боязливый мужчина засеменил в боковую комнату.

– Ужас какой-то, – Паршин посмотрел не Егора, поднял брови и помотал головой, мол, куда народ катится, – быдло, быдлом. Ты их не расхолаживай. Сразу к ногтю. А этого и треснуть можешь. Он никогда не жалуется. – От своего могущества Паршин аж скрежетнул зубами. Казалось, злость в нем растет от осознания своей силы и власти, прямо пропорционально смирению щуплого мужчины. Что-то было в этом Кокушкине провоцирующее. Он напоминал зверька, мелкого пугливого грызуна с выпученными глазами. Безропотность, какое-то раболепство, застывший в глазах страх вызывали в Егоре жалость.

Паршин широким шагом прошел на кухню, бесцельно двинул рукой тарелку с недоеденной кашей, задел эмалированную кружку с бледным чаем, тронул сахарницу с отломанной ручкой, сел на шаткий табурет, оперся локтем о стол и устало провел ладонью по лицу. Рядом, как предупредительный вассал в раболепном наклоне уже стоял Кокушкин и протягивал шариковую ручку. Паршин склонился над бумагой и что-то написал.

– Здесь распишись, Мачо-пикча, – он небрежно пододвинул на край стола бумажку.