Черные кувшинки - стр. 24
– Нет. Но я бы ее с удовольствием послушал.
Серенак сказал это с единственной целью – заставить ее покраснеть еще раз. Она не обманула его надежд.
– А вы, Стефани? – продолжил он. – Вы сами рисуете?
Она снова взмахнула руками, едва не коснувшись пальцами его груди. Инспектор сказал себе, что это, должно быть, чисто профессиональный жест – она привыкла втолковывать что-то ученикам, для убедительности дотрагиваясь до них.
Неужели она не понимает, что с ним творится?
Серенаку оставалось лишь надеяться, что он вслед за ней не зальется краской.
– Нет, что вы! Я не рисую. Я не… У меня нет таланта.
Ее глаза на краткий миг затуманились.
– А вы? Вы говорите не как вернонец! И имя у вас не здешнее – Лоренс.
– Угадали. Лоренс – это Лоран на окситанском диалекте. Точнее даже, на альбигойском. Меня сюда недавно перевели.
– Тогда добро пожаловать! Альбигойский диалект, говорите? Так, может, ваша любовь к живописи идет от Тулуз-Лотрека? Что ж, у каждого свои художники.
Оба улыбнулись.
– Отчасти вы правы. Лотрек для альбигойцев – то же, что Моне для нормандцев.
– А вы знаете, что Лотрек говорил про Моне?
– Рискую вас разочаровать, но вынужден признаться: я не знал даже, что они были знакомы.
– Были, были! И Лотрек называл импрессионистов мужланами! А Клода Моне как-то обругал придурком. Это правда, он так и сказал. Дескать, надо быть полным придурком, чтобы расходовать свой огромный талант на какие-то пейзажики, вместо того чтобы писать людей!
– Хорошо еще, что Лотрек умер раньше, чем Моне превратился в затворника, писавшего на протяжении тридцати лет одни кувшинки…
Стефани рассмеялась.
– Это как посмотреть. На самом деле Лотрек и Моне в каком-то смысле антиподы. Тулуз-Лотрек прожил жизнь короткую и яркую, и его больше всего интересовали людские пороки. А Клод Моне жил долго, был созерцателем и боготворил природу.
– Возможно, они не совсем уж антиподы? Скорее, один дополняет другого? Очень не хочется выбирать кого-то одного. Нельзя ли заполучить обоих сразу?
Решительно, улыбка Стефани сводила его с ума.
– Вам не удастся сбить меня с толку, инспектор. Я ведь понимаю, что вы пришли сюда не болтать о живописи. Вы расследуете убийство Жерома Морваля, да?
Она грациозно уселась на угол учительского стола и непринужденно закинула ногу на ногу. Сарафан с одной стороны слегка задрался, обнажив часть бедра. Лоренс Серенак почувствовал, что задыхается.
– Мне только одно непонятно, – голосом невинной добродетели произнесла учительница. – Какое отношение к этому имею я?
Автобус остановился прямо напротив мэрии. За рулем сидела женщина-водитель. Обыкновенная женщина – не мужиковатая и даже не спортивная. Такая вполне могла бы быть медсестрой или секретаршей. Не знаю, замечали вы или нет, но я все чаще вижу женщин за рулем этих махин. Особенно в сельской местности. Раньше женщинам не доверяли водить автобусы. Наверное, это происходит потому, что сегодня в деревне общественным транспортом пользуются только старики да дети. И профессия – шофер автобуса – перестала считаться мужской.