Черное колесо. Часть 1. История двух семеек - стр. 41

Метрах в десяти от Гарри стояла довольно рослая женщина лет двадцати семи-восьми с правильным, немного скуластым лицом, выцветшее ситцевое платье плотно облегало рельефную фигуру, продукт здоровой наследственности, избытка картошки в рационе и физического труда на свежем воздухе, косынка, завязанная на затылке, оставляла открытым высокий лоб и безуспешно пыталась смирить рвущиеся наружу тёмно-каштановые кудряшки, тёплые карие глаза светились добротой и лёгким женским лукавством. Это и была Машенька. Она развешивала выстиранное бельё на протянутой через двор верёвке и теперь стояла над наполовину опорожнённым тазом и с интересом посматривала на застывшего у ворот парня, ожидая продолжения. «Красивый, – подумала Машенька, – не местный, наверно, из этой самой партии, – и опять, – красивый, – и вдруг неожиданно, – от такого бы ребенка родить». Улыбнулась от этой мысли – придёт же такое в голову! – и ямочки проступили на щеках, и Гарри с десяти метров – ближе так и не подошёл, зачем? и так всё ясно! – эти ямочки заметил и немного расслабился, будто всё его напряжение и было от тревожного ожидания – будут ямочки на щеках или не будут.

– Мария? – наконец смог выдохнуть он.

– Мария, – ответила женщина, улыбнувшись ещё шире.

– Вергунова?

– Вергунова, – едва сдерживая смех.

– Жди здесь с вещами, я мигом, – крикнул Гарри и бросился со двора.

Гарри летел обратно к их бараку, а вслед ему летел Машенькин смех, звонкий, заливистый, смех счастливой женщины.

Немного не добегая до барака, Гарри сходу перемахнул через штакетник перед палисадником дома Эдгара Сойферта, в два прыжка, оставивших десятисантиметровые лунки в начавших зеленеть клумбах, подскочил к единственной пламенеющей от тюльпанов, начисто выполол треть, скосил взгляд на нежно-томные нарциссы – нет, не тот цветок, не для такого случая! – и обратно к забору, ещё двумя лунками под прямым углом к первым, и вот уже через минуту с прижатым к груди пуком тюльпанов вбежал на утрамбованную площадку, где за длинным врытым в землю столом сидела почти вся партия в ожидании обеда.

– Иван Никифорович, галстук! – закричал Гарри ещё издали. – Полцарства за «павлиний глаз»!

Пока Гарри бежит к столу, у нас есть несколько секунд, чтобы прояснить всё выкрикнутое, а прояснять придётся каждое слово. Шекспировская мольба – это от тенора Большого театра, некоторое время обретавшегося в одной комнате с Гарри и Анной Ивановной; тот, бывало, по утрам, очнувшись после особенно трудного выступления, драматически восклицал, а точнее, выстанывал: «Стакан! Полцарства за стакан!» Галстук? Очень хотелось Гарри выглядеть сегодня «прилично», а приличный вид у него, да и не только у него, а, почитай, у всего городского населения страны, связывался непременно и исключительно с наличием галстука. Галстук в партии имелся только у Сардановского Ивана Никифоровича, точнее говоря, у него имелось даже два галстука: один для посещения начальства, тёмно-синий в скромную серую тоненькую полоску, и второй, как память о другой жизни, широкий, в сине-зелёных переливах с ярко-жёлтыми овальными пятнами размером с голубиное яйцо – «павлиний глаз».