Черная рукопись - стр. 13

Если бы только не эти аптекари, чтоб их…

Воздух стал дрожать чуть меньше, в движениях людских масс появилась упорядоченность, а мигрень растаяла и утекала куда-то прочь, гонимая спасительной настойкой.

Я отыскал дверь начальника железнодорожной полиции и, услышав «войдите» в ответ на свой стук, проследовал в его кабинет.

– Приветствую, Иван Антонович, – поздоровался я.

– О, Сыщик! Рад тебя видеть, дорогой, – оторвавшись от своих бумаг и встав для рукопожатия, отреагировал на меня старый товарищ. – Сто лет тебя не видел. Ты просто так или по делу?

– И то и другое, Антоныч. Давно хотел тебя проведать, а тут как раз дело торопит, – ответил я и стиснул протянутую мне ладонь своей, из-за чего Ваня поморщился.

– А ты все также крепок. Хватка словно капкан. Кофе?

Я ответил согласием и занял кресло для посетителей.

– Можно закурить? – спросил я и, получив разрешение, сунул в рот папиросу.

Сначала мы с Антонычем просто побеседовали – не о делах, а так, о всяком. Вспомнили время, когда вместе работали в уголовной полиции Города, какие-то резонансные дела, сослуживцев и бандитов. Начальству кости промыли, куда ж без этого. Ваня сказал, что в сыскном отделе меня до сих пор вспоминают, а жулики, прознав о моем увольнении, совсем утратили чувство страха.

Я всегда говорил, что страх – это санитар улиц, и работать надо приоритетно над тем, чтобы не преступники внушали его полицейским, а полицейские преступникам.

Сторонникам идей гуманизма вряд ли понравились бы методы работы, которых я придерживался в те годы. Впрочем, кого и когда волновали гуманисты? Они же ничего не могут.

– И почему ты тогда ушел, до сих пор не пойму, – резюмировал Антоныч. – война кончилась, возвратился ты с нее целым, работай себе и работай, тем более сыскное дело ты любил. Странно.

Свою службу в уголовной полиции я начал еще до войны. А после того, как отгремела последняя пушка, и призванных на фронт демобилизовали, вернулся в родной отдел, но как-то практически сразу решил уйти в частные детективы и открыл свое агентство. Важная причина так поступить у меня, естественно, была. Но разве ее теперь вспомнишь?

Ведь после войны я был сам не свой.

Наконец, от праздной беседы двух товарищей мы перешли к обсуждению дела, из-за которого я оказался в кабинете у Антоныча.

– Хочу выяснить обстоятельства смерти некоего Григория Нестреляева. Если помнишь, пару месяцев назад он свел счеты с жизнью, когда ехал на поезде из Столицы.

– Это который актер?

– Да.

Антоныч рассказал мне все, что помнит о том случае и, порывшись в полках, отыскал материал проверки, зарегистрированный по факту упомянутого инцидента. Я внимательно ознакомился с ним, прочитал объяснительные (среди которых была и данная Поэтом), протокол осмотра места происшествия с описанием трупа и обстановки в купе, рапорты полицейских, явившихся на место. Вывод, сделанный в материале проверки в результате сухого анализа фактов, был совершенно верным: имел место обыкновенный суицид – случай трагический, но рядовой. Но не это меня интересовало.