Человек в чужой форме - стр. 8
– Иван Александрович, на пару слов позвольте.
Ухватив его за рукав, утащила подальше от дома и уже без свидетелей развопилась сиреной:
– С ума сошли?! А с ребеночком что случится? Миша меня убьет!
– Лукинична, какой ребеночек?! Как убьет?! – возмутился Остапчук. – Что несешь-то?
Вспыхнув, Наталья объяснила прямо и натуралистично: сгоняв на длительное свидание с ненаглядным своим Мишенькой, Катька вернулась уже на сносях.
– В общем, забудьте, – предписала она, – никаких посторонних нагрузок. С ее субтильностью только на сохранении валяться.
Величественно завернувшись в платок, аки в мантию, Введенская удалилась, оставив сержанта в глубоком отчаянии.
– …и из колонии умудрился-таки нагадить, – завершил рассказ Саныч.
Выслушав, Акимов сперва улыбался, потом совсем сник:
– Тогда пошли трудиться. Кто, кроме нас?
Остапчук, злодей Саныч, сразу поставил перед фактом: ты с образованием – ты и руководствуй. Теперь Акимову на своей шкуре пришлось убедиться в том, что жизнь начальства не просто не мед, а сплошной деготь – куда ни повернись, виноват и перемазан.
Не хватало ни времени, ни нервов, ни тем более опыта – а ведь казалось, что чему-то научился за эти годы. К тому же назойливо лезла в голову мысль: а ну как сейчас пришлют на смену новое руководство, ту самую метлу, которая выметет все старое и бесполезное, в том числе и их с Остапчуком? За ненадобностью.
Не поднялась волна преступности, и даже ничего крупного не стряслось в районе. Однако вот эти мелкие происшествия, как мешок щебня и камушков, тянули его на дно не хуже большого мельничного жернова.
Надеясь на то, что терпение и труд таки перетрут, добросовестный Акимов, стиснув зубы, дневал и ночевал в отделении. Однако народная мудрость в его случае не работала, не сбылись его тайные надежды на то, что все пойдет как по маслу, как только дадут работать своей головой, самостоятельно, «как учили». Вот не станет никто стоять над душой, нудить «как у тебя дела с…?» – и все будет невероятно хорошо.
Вот тишина. Никто не орет, не ругается, не издевается, не кличет недоопером – ан нет, все равно ничегошеньки не получается. К тому же обличает теперь не Сорокин, который повопит, да и успокоится, и успокоит, поможет. А совесть, зараза… ее и в больницу не отправишь, и не оправдаешься перед ней, и не договоришься с нею.
И она совершенно точно сигнализирует: инвалид, дурак и саботажник. Не решался Сергей заваливаться к Вере с таким приданым.
Что по этому поводу думала сама Гладкова-старшая, ни он, ни кто иной не знал. Наверняка ей было плохо и обидно, но не того полета была эта птица, чтобы страдать прилюдно.