Человек на закате - стр. 15

Мне чтение – вроде питания,

поэтому дух мой не бедствует;

среда моего обитания

с реальностью – просто соседствует.

Весьма кудряво мы живём,

и нету привкуса плачевности,

но годы в паспорте моём —

живая справка о никчемности.

Старение – оно отнюдь не плавное,

оно скорей как лестница большая,

оно идёт ступенями, а главное —

сознание и чувства приглушая.

Моя житейская лампада

заметно стала иссякать,

но много света и не надо,

чтоб на столе стакан сыскать.

Усохла трахалка, иссякла сочинилка,

соображалка стала уставать —

но живы мы. А в будущем училка

нас будет сквозь очки преподавать.

У слова – изобилие значений,

и многие – желанью вопреки;

храни меня, Господь, от поучений,

которыми богаты старики.

Это странное время – старение,

предисловие расставания;

изнутри раньше плыло горение,

а теперь – лишь тепло остывания.

Вчера я на могиле брата

вдруг понял очень ощутимо,

что нет у времени возврата

и всё течёт необратимо.

В руках кого сегодня палка,

кто где сегодня на коне?

Жизнь коротка, и тратить жалко

её на мысли о говне.

Хотел сегодня про любовь я

вновь написать чего-нибудь,

но мудрости богиня Софья

шепнула мне: «Уже забудь».

В жизни этой, чувствами обильной,

после целодневной суеты

ясно вижу холмик мой могильный

и в бутылке – жухлые цветы.

Недаром так тоскливо я пишу,

что старость – это сумерки кромешные:

теперь уже я с лёгкостью гашу

кипящие во мне порывы грешные.

Давно я срок тяну земной,

а время льётся.

Охрана памятников мной

вот-вот займётся.

Ох, непрерывность похорон

хотел бы я притормозить;

уж очень часто стал Харон

моих друзей перевозить.

Никаких у меня уже дел,

ни трудов, ни долгов, ни забот,

нынче в зеркало я поглядел —

лучезарный седой идиот.

Ведут по жизни нас

надежды и стремления,

а если жар угас,

то – прелести дряхления.

С утра едва проснусь,

компьютер я включаю

и всю земную гнусь

за чаем изучаю.

Не дай ни грусти, ни тоске

гнать волны мрака,

весь мир построен на песке —

стоит, однако.

Кажется, насколько понимаю,

свой чердак я доверху заполнил:

вроде бы я всё запоминаю,

но уже не помню, что́ запомнил.

Имеет нашей памяти дурдом

лихое качество:

про всё, что вспоминал бы со стыдом —

забыто начисто.

Когда идут осенние дожди,

мне разное в их шелесте сочится:

то «больше ничего уже не жди»,

то «может ещё многое случиться».

В былое тянутся ступени

уплывших лет,

а на ступенях – тени, тени

тех, кого нет.

Мне возраст печали принёс,

которыми надо делиться:

мне нравилось жить на износ,

и он не замедлил явиться.

Между рожденьем и кончиной,