Чаки малыш - стр. 3

“– Что в имени тебе моём?

– Я не расслышала, приём”

– Вы ведь не против? – таксист обернулся к нему и посмотрел вопросительно.

Чаковцев махнул рукой:

– Валяйте.

Водитель улыбнулся и сделал погромче.

– Многие возражают…

Чаковцев успел заметить золотую фиксу в углу рта; кожаная тужурка и кожаная же фуражка на голове таксиста дополняли образ.

– … а почему, я спрашиваю, отличная ведь музыка?

– Отличная, – согласился Чаковцев и еле заметно усмехнулся.

Крутили одну из его старых песен. “Как просто это было тогда – стихи, любовь, всё”.

Они почти не двигались, зажатые со всех сторон.

– Скверная погода, – не умолкал водила, – и чего им дома не сидится, в такой-то дождь. Ночью приморозит, будут завтра сплошные звезды на льду…

– Давно таксуешь? – спросил Чаковцев.

– Я-то? Давно.

– На жизнь хватает?

Водила засмеялся:

– Это смотря как жить.

Чаковцев посмотрел на часы.

– Успеем, – сказал таксист, – будь спокоен.

По крыше барабанил и не дождь уже, круглые льдинки рикошетили от лобового. Чаковцеву вдруг остро захотелось вернуться, забиться в свою конуру на двенадцатом этаже, заварить чаю, раскрыть ту дурацкую книжку. Кошка вернется потом как ни в чем не бывало, и ночь их снова будет горячей и влажной…

“Что в имени тебе моём?

Скрестим скорее руки…

Лишь шум, меж смыслами проём,

Пустые звуки”

– Приехали, – сказал таксист.

Чаковцев сунул ему остатки аванса и шагнул в морок.

Асфальт под ногами уже покрылся свежим ледком. То и дело оскальзываясь, он перебежал площадь частыми шажками и вбежал, почти что въехал, в вокзальное здание, с трудом погасил инерцию на не менее скользком каменном полу, остановился, по-собачьи стряхнул с себя воду и ледышки, опустил воротник, пятерней пригладил мокрые волосы.

Давненько не бывал Чаковцев на вокзале. Он вдохнул здешнего тревожного воздуха и огляделся: тётки в пуховых платках, нескладные солдатики, помятые мужики – все на местах. “Порядок”, – подумал Чаковцев. Подзабытое ощущение понемногу спускалось на него – он любил когда-то это чувство. По дороге в буфет пытался ухватить его, одеть в буквы: “Неприкаянность? Непривязанность? Бездомность?” Уже стоя в короткой очереди к прилавку он продолжал шевелить губами и недовольно крутить головой – ни одно из определений не подходило ему; тут требовалось простое слово, без заряда отрицания или потери, слово-утверждение, а не зияющая дыра…

– Вам, мужчина, чего?

Чаковцев ткнул пальцем в тарелку с бутербродами:

– И чаю, пожалуйста.

– Кхм, – произнёс кто-то у него над ухом и осторожно тронул за рукав.

– Прошу прощения…

Чаковцев оглянулся: солидного вида господин за его спиной деликатно просил внимания.