Чада, домочадцы и исчадия - стр. 32
А затем подобрался весь как-то, подобрался — да и скакнул!
Да как скакнул!
У меня сердце в пятки упало, душа замерла: это было как, как… как в сказке. Когда — между ног реки пропускает, хвостом облака заметает.
Лес мелькнул под нами далеко внизу, островерхой еловой картинкой, а потом вдруг оказался резко близко, и я сжалась, ожидая, что сейчас от удара о землю позвоночник мой рассыплется, как бусины с нитки, или что меня вышвырнет из седла, как минимум — но это земля, а не я, вздрогнула, когда в нее грянули конские копыта, и Булат, пробежав еще чуток, гася инерцию, и замер, как врытый.
Непогашенных остатков, впрочем, мне хватило, чтобы впечататься носом в гриву.
С седла мы сползали наперегонки: я — и мой полузадушенный писк.
— Ты что творишь, скотина! — стоило только мне отдышаться, и писк переродился в рык, а я от злости враз позабыла, что передо мной центнер чистой дури.
Центнер чистой дури нервно присел на задние ноги, а моя рука как-то сама собой ухватила его за гриву промеж ушей.
— Ты почему меня не предупредил!
— Так если бы я предупредил — ты бы запретила! — всхрапнул конь.
И вот вроде бы это было вполне логично, но меня отчего-то не успокоило!
— А если бы мне с сердцем плохо стало?!
— Да с чего бы? Я же предупредил, что не уроню!
Треснув эту святую простоту по лбу (“простота” обиженно всхрапнула, но, кажется, более ощутимых потерь не понесла), я плюнула на попытки пробиться к лошадинной совести, я взглянула вокруг…
— Булат…
Мой ласковый тон произвел на него куда большее впечатление, чем рычание и даже побои. Конь на всякий случай отступил на шажок.
— Булатик, скажи-ка мне, друг, а собаку я, по-твоему, для чего с собой звала?
Конь прянул ушами, и в этом жесте мне померещилось легкое признание его лошадиной неправоты. А потом он тряхнул гривой, переступил копытами, будто примеривался и по-простецки предложил:
— Вернемся?
Одна моя половина захотела упасть в фейспалм, как недавно собака, вторая — сесть на задницу и зареветь (ну так, просто, для профилактики, а то я тут уже больше суток, а еще не поревела даже ни разу о своей загубленной судьбе, непорядок, верно?). Возвращаться — тем более, тем способом, который подразумевала эта копытоногая скотина — не хотелось.
Я на всякий случай заглянула за лошадиный круп, изучая изгиб дороги, будто надеялась, что из-за него сейчас выглянет собачья морда. Но нет.
— Он ведь не заблудится? — все же обеспокоилась я благополучием ввереной мне живности.
— Не-е-е, — проржал конь, подумал, и добавил. — Разве что кто схарчит. Но не должны. Ты, хозяйка, им хорошо силушку показала!