Чада, домочадцы и исчадия - стр. 12
Я не склонюсь, не поддамся. Не уступлю.
Но даже сквозь это упрямство, составлявшее мою суть сколько я себя помнила, звенела, грызла тревога: ворота. Ворота нужно закрыть до темноты!
И я, опасаясь нарушить мрачное молчание обряда, напирала безмолвным требованием: быстрее. Быстрее. Быстрее!
В глазницах последнего черепа, еще черных, едва заметно мерцали красные искры.
И едва вереница явившейся на поклон нечисти-нелюди втянула хвост в створ ворот, едва последний из них покинул подворье, растворившись на фоне залитого ночным мраком леса, я рявкнула-выдохнула:
— Закрыть ворота!
И когда по воле домового захлопнулись, гулко громыхнув, тяжелые створки, когда запорный брус взлетел, словно невесомый и лег на крючья. Когда сразу за этим полыхнул ярко-красным последний череп, замыкая сторожевую цепь. Когда я без сил осела на ступеньку, одной рукой обняв пса за мохнатую шею, чтобы не грохнуться с крыльца, как герой похабного стишка... только тогда я поняла, что все это время в другой руке я сжимала надкушенный пирожок.
Домовой смерил взглядом композицию из меня, пирожка и собаки — и схлопнулся.
И я его понимаю!
Да что там — “понимаю”, я ему завидую.
Сама бы сейчас с удовольствием схлопнулась.
Хотелось плакать, свернуться клубочком и домой.
Гостемил Искрыч возник ровно там же, откуда стоял, протянул мне резой нарядный ковшик:
— Молочка?
...ну, или молочка.
Молоко было холодным и неожиданно вкусным — сладким, густым как сливки, с травянисто-ореховым послевкусием.
Поставив кошик на колени, я выдохнула, и, зажмурившись от удовольствия, откусила от пирожка.
Подняла лицо вверх, пытаясь собрать мысли в кучу и как-то… привести к единому знаменателю, что ли?
Мысли в стройные ряды не хотели. Они хотели броуновское движение, пьяный хоровод и прокрастинацию: завтра, всё завтра!
Сверху капало. Сбоку лакало.
Спохватившись, я открыла глаза, и возмущенно охнула: не послышалось! Эта морда шерстяная действительно лакала! Прямо мое молоко! Прямо из моего ковша!
Преисполнившись негодования, я пихнула собаку прочь, забыв про страх и пирожок…
И вот последнее было зря: покусы, как намекал сон-обморок, мне не грозили, а вот про хлебобулочные изделия в словах старой ведьмы ничего не было.
Щелкнули страшные зубы, я оцепенела, но зря: от пирожка меня избавили аккуратно и безболезненно.
Но совершенно бескомпромиссно.
— Твою ж… — выдохнула, глядя на удаляющуюся собачью спину, вернее, хвост-полено, — Песик… Как там тебя? Тебе же вредно!
Меня не то что не удостоили ответом — на меня даже не оглянулись.
Вот ведь!
Скотина… А я его в избу ночевать собиралась позвать: мне одной страшно, Гостемила Искрыча в горнице на пол спать не положишь, а этот как-никак беречь обязан по магическому договору с прежней хозяйкой!